Человек из паутины - Александр Етоев Страница 17

– Вот же ведь, етить твою, женщина! Ей слово, она – четыре. – Супруг печально развел руками: мол, и рад бы угостить человека, да разве эту бабу проймешь с её-то разъетитским характером.

Хрустнув хозяйской сушкой в разговор вступил муж сестриной дочери.

– А вот, – прихлебнув из чашки, начал он после короткой заминки, – говорят, что есть в Сибири такой народ, что бабы в этом народе у мужиков ищут вшей ощупью, а после, когда найдут, едят их, ну вроде как эти сушки? Правда это или так, брешут? – Он внимательно уставился на Медсестру Лёлю.

Та подула на обжигающий чай, и туманная змейка пара изогнулась немым вопросом, затем медленно растаяла над столом. Гостьины оленьи глаза наполнились звенящим весельем. Она сказала:

– В Сибири много чего особенного. Рыбу у нас и ту добывают мордами, а медведи вместе с коровами на лугах пасутся. А народ такой, про который вы спрашиваете, живет около Чукотского носа, их у нас носоедами называют, пыегооурта, по-ихнему, это потому, что они живых людей ловят, им носы разбивают и кровь сосут, пока теплая.

– Вот ведь етить твою! – восторженно выматерился хозяин. – Прямо так и сосут? Пока теплая?

Лёля носом уткнулась в чай, дыша его терпковатой свежестью. Узкими смоляными бровками она сделала легкий взмах, затем брови опустились на место.

– Каких только иродов Господь на земле ни терпит, – наморщившись, сказала хозяйка. – Вон чеченцы чего с нашими людьми делают, глядеть телевизор страшно.

– Да уж, – согласился хозяин. – Спирт «Рояль» на Сенной площади весь скупили и продают его теперь по ой-ей-ей каким сумасшедшим ценам. Моя б воля, я бы всех этих черножопых посадил в одно большое ведро и утопил бы их в глубоком колодце к ебеней матери!

– Ну-ну, старый! Ты при девке-то того, помолчал бы со своей матерщиной при девке-то.

– Так ведь я ж это не за так – я ж это за родину голосую.

– Это ты за Ельцина голосуешь, который черножопым волю-то с похмелья и дал, а своим-то, русским, вместо воли спирт этот сраный.

– Но-но, бабка! Ельцина не тронь. Ельцин, он нам пенсию прибавляет, и вообще…

– Вот именно что вообще. – Размахнувшись вафельным полотенцем, будто бы отгоняя муху, Вера Игнатьевна накрыла им заварной чайник, укутала его фаянсовые бока. – Ты уж нас прости, деревенских, если что говорим не так, – повернулась она к Медсестре Лёле. – С моим чугреем много-то не поговоришь, это он при тебе такой бойкий, а так, без людей-то, всё молчит да дремлет у телевизора. Мне, бывает, так поговорить хочется, а с ним какой, кроме ругани, разговор. – Она вздохнула. – Вот к сестре Пане этим летом поеду, наговорюсь. Она мне все по ночам чудится, зовет, значит. – Вера Игнатьевна улыбнулась и махнула рукой. – «Чудится» – это по-нашему, по-деревенски, так говорят, а по-вашему, по-медицински, это называется «ностальгия». Ты ведь, милая, вроде как медсестра будешь? Вроде как по врачебной части?

– Это у меня имя такое – Медсестра Лёля. Мне его на родине дали.

– Интересное какое-то у вас имя, непривычное – Медсестра, – крутя на мизинце сушку, удивился муж сестриной дочери. – У нас в поселке тоже был один Автархан, так мы его Автокраном звали. Он чучмек был, то есть, в смысле, – узбек. Хороший мужик, но нервный. Он потом нашего одного убил, Ваську Полоротова, тракториста.

– А мне мое имя нравится, – сказала Медсестра Лёля. – В Торгалыге, это у нас в Туве, я там родилась, у многих интересные имена. У нас же не как у вас, у нас имя не родителями дается, а выбирается из фонда имен особым человеком – хранителем. В каждом роду имена свои, и по имени много чего можно узнать – какой род, богатый он или бедный, откуда твой род пошел, чем в твоем роду занимаются. У меня, например, в роду все потомственные шаманы, а соседи наши из Сергек-Хема работают в рыболовецком совхозе – пыжьянов и кунжей промышляют специальными такими пущальницами. Наш хранитель, мой дядя, Кок-оол Аркадий Дамбаевич, он, когда на фронте с немцами воевал… Ой, тут своя история! Ведь из тувинцев в армию до войны никого не брали, это дядя под мобилизацию попал, когда в Кемерово по делам ездил, судили вроде в Кемерово кого-то, ну а дядю вызывали свидетелем. Вот его тогда и призвали. Так мой дядя мне имя дал в честь своей фронтовой подруги, с которой он воевал вместе, в их полку она медсестрой служила. Убили ее под Новгородом, и имя ее мне перешло. А двух моих двоюродных братьев звать – одного Радист Ян, а другого Майор Телиани, тоже в честь дядиных погибших товарищей.

– А что, имена красивые, особенно, который майор, – с протяжным и долгим вздохом сказала Вера Игнатьевна.

– Я всё хочу спросить, а где у вас в Питере Чайна-таун? – спросила вдруг Медсестра Лёля и, словно бы оправдывая свою провинциальную неучёность, добавила чуть смущенно: – Я же здесь первый раз.

– Чайна, простите, что? – удивился муж сестриной дочери, глядя на сибирскую гостью через дырку от надкушенной сушки.

– Чайна-таун. Ну, китайский район, там, где местные китайцы живут.

– Китай-город? Так это же в Москве Китай-город, это ты Ленинград с Москвой перепутала. – Довольный Василий Тимофеевич улыбнулся и отрицательно покрутил головой. – А у нас в Питере такого района отродясь не было.

– Как же так? – удивилась в свою очередь Медсестра Лёля. – Не может быть, чтобы не было. Петербург такой большой город – значит, здесь живут и китайцы. А если живут китайцы, значит, есть китайский квартал.

– У нас в поселке тоже китаец жил. Мы его Вазелином звали… – начал было муж сестриной дочери, но Василий Тимофеевич не дал ему договорить до конца.

– Китайцы, – сказал он веско, – конечно, в нашем городе проживают. Теперь они, конечно, не те, что раньше, когда мы с Мао Дзэдуном дружили. Раньше они за велосипедами сюда ездили, очень у них в Китае русские велосипеды ценились. И посуда для кухни – чайники, сковородки, сервизы всякие. Вот ты про них говоришь «чайна». Так их в народе «чайниками» и звали, потому что они как в поезд на вокзале садились, так все чайниками были увешаны производства ленинградского завода Калинина. Ну а нынешние китайцы-то, те всё больше барахлом спекулируют, этими, ну, как их, – пуховиками. Так что нет у нас такого района, чтобы в нем китайцы отдельно жили.

– В любом городе есть Чайна-таун, – упрямо стояла на своем Медсестра Лёля. – В Анкоридже, в Портленде, в Детройте, в Чикаго… – Она замолкла, увидев круглые, как луны, глаза, какими на нее смотрели хозяева.

– Ты что, бывала в Чикаго? – строгим голосом, как на допросе в следственных органах, спросил у нее Василий Тимофеевич. – То есть в Питере не была ни разу, а Америку чуть не всю объездила?

– Да, а что? – просто ответила Медсестра Лёля. – В Америке я бывала дважды. Наш фольклорный коллектив выступал на Фестивале малых народов мира. Первый раз нас от республиканского этнографического музея имени Шестидесяти богатырей посылали, а во второй уже приглашали так, очень мы американцам понравились. Там мы исполняли тувинский народный танец «Прилет геологов». В Кызыле в Красном чуме даже грамота висит по-английски… – Медсестра Лёля остановилась, чтобы отхлебнуть чаю.