Комонс II. Игра по чужим правилам - Борис Батыршин Страница 17

Они вдвоём собирались подумать над ними дома, в спокойной обстановке, но взяться за расшифровку так и не успели. Когда сотрудники «спецотдела» готовились кинуться в бега, они двое, в тайне ото всех, условились встретиться через полгода в маленьком подмосковном городке. Но проклятая авария сорвала все планы – у него тогда было серьёзное обострение, а послать кого-то, хотя бы и жену, вместо себя он не мог, Димка не доверился бы чужаку, на этот счёт уговор у них был строгий.

А потом стало ещё хуже, и в итоге, он так и не сумел выйти с другом на связь. Открытки, правда, отсылал по условленным адресам, и нужные газеты тоже выписал – но никто не слал на вологодский почтамт депеш «до востребования», и в газетах так и не появились статьи с условленными фразами.

И тогда он смирился, убедил себя, что всё кончено и помощи ждать больше неоткуда. И верить тоже никому нельзя – в каждом, буквально в каждом, приблизившемся к нему, он видел потенциального Десантника, агента Пришельцев. Потому и подружился за всё это время с единственным человеком – с двенадцатилетней Томкой. И теперь с её помощью прятал бесценную информацию, надеясь, что однажды она всё же попадёт по адресу.

По небу меж тем пробежали, закрывая звёзды, облачка – первые ласточки обещанного метеорологами циклона. накрапывать дождик. Он вздохнул, закрыл объектив крышкой и принялся натягивать на телескоп чехол из прорезиненной ткани. На сегодня – и, похоже, на пару-тройку ближайших дней, – наблюдения закончены.

1979, июнь.

Подмосковье, Дмитровский район.

Ночь, когда цветёт папоротник

Костёр размерами не уступал тому, что был разложен в тот приснопамятный вечер перед зданием совхозного клуба. Разве что, языки огня не взлетали на такую высоту – через этот костёр полагалось прыгать, да ещё и взявшись за руки, так что студенты-театралы разложили его вытянутым в длину, так, чтобы предаваться этому увлекательному занятию могли сразу две, а то и три парочки одновременно. Те и старались во всю – с взвизгами, испуганными и наоборот, торжествующими воплями, под аплодисменты и подбадривающие возгласы зрителей.

Иван Купала. Древнеславянский, языческий, праздник, о котором он, Женька слышал разве что, мельком, а «Второй» не только отлично знает, но и участвовать не раз приходилось – с этими его историческими реконструкторами. И «сценические фехтовальщики», оказывается, знают – театральные, они народ особенный. Вот и пригласили Женьку с Серёгой на этот праздник. С усмешками пригласили – ну что, мелкие, рискнёте, отпустят родители?

Единственное, что могло их остановить – это последствия Женькиной травмы. Аст, вернувшись вместе с одноклассниками из совхоза (Женька к тому моменту уже перебрался с «конспиративной квартиры» домой) ожидал, что друг до сих пор ходит скособоченный, держась за стенку. А то и опираясь на клюку, подобно Бабе Яге из фильмов-сказок режиссёра Ромма. Но нет, ничего подобного: болячки на Женьке зажили как минимум, втрое быстрее, чем им положено от природы. Он и раньше замечал за своим (общим со «Вторым», если уж на то пошло) организмом нечто подобное – особенно на примере рубцов, после занятий фехтованием. «Второй» поначалу списывал это на несерьёзность травм и повышенную живучесть подросткового организма. Но сломанным-то рёбрам в любом случае, полагалось болеть не меньше недели, а то и двух! Ан нет – на утро третьего дня Женька ощущал лишь лёгкое неудобство, а к вечеру исчезло и оно.

Громадный чёрно-лиловый синяк тоже рассосался с пугающей какой-то скоростью, и Карменсита, осматривавшая его многострадальную тушку, только головой качала в недоумении.

Получается, автор «той самой» книги и тут угадал? Писал же он, что подсаженные «Мыслящие» вылечивают тела-носители? А «Второй», как ни крути, именно подсажен в его, Женьки, законное тело…

Приглашение они приняли, и даже попросили разрешения взять с собой Миладку. Она оставалась в Москве, никуда не уезжала, и здорово устала от пыльного, душного города. К тому же, им было что рассказать друг другу: Женька с Серёгой о своих приключениях в совхозе, Миладке же – о предстоящем скором отъезде из СССР. На этот раз она не пыталась делать из этого тайны, взяв, правда, слово молчать. Ребята легко пообещали – их троих связывало столько тайн, что одной меньше, одной больше, значения уже не имело. Держать языки за зубами и тщательно взвешивать каждое сказанное слово – этому они уже научились.

За город ехали большой, шумной компанией, на электричке с Савёловского вокзала. Место было выбрано в холмистой долине речки Яхрома, километрах в семи от одноимённой железнодорожной станции. «Второй», услыхав об этом, необычайно оживился – оказывается, оно ему хорошо знакомо из «прежней жизни», по каким-то то ли фестивалям, то ли играм, которые они там устраивали. К вылазке готовились всерьёз: Аст взял материну палатку-«памирку» («авиационный перкаль» – уважительно сказал «Второй», когда Женька пощупал тонкую лёгкую, порытую с одной стороны краской-серебрянкой ткань), два плоских больших закопченных котелка-кана и туристический топорик на металлической рукоятке.

Из специфических «ивано-купальских» аксессуаров, они с Серёгой, подумав, прихватили свои «шотландские» костюмы, а заодно и палаши. На празднике ожидалось много народу, не только из группы сценического фехтования, предполагался небольшой импровизированный концерт, и от них ждали выступления. Милада же, расспросив Женьку о том, что надевают для праздников девушки, соорудила из простыней что-то вроде длинной, до пят, рубашки с воротом на завязках и широкими, очень длинными, рукавами.

Из-за этой-то рубашки и приключился конфуз. Когда девушки-студентки, одетые в такие же белые хламиды, стали по одной заходить в реку, чтобы пустить по течению свои венки, Миладка, конечно, не смогла удержаться. А, выйдя на берег, обнаружила, что тонкая мокрая ткань облепила девичьи тела, не скрывая решительно ничегошеньки – наоборот, подчёркивая, соблазнительно выделяя каждую деталь! «Театральные» девицы носили свои «рубища» в полном соответствии с каноном – на голое тело, без намёка на бельё. Миладка, конечно, такого бесстыдства себе не позволила, но осознание того, как она выглядит сейчас, заставило её стремительно запунцоветь, схватиться за щёки и кинуться искать спасения в кустах. Но не тут-то было: развеселившиеся студентки совершенно по русалочьи окружили смутившуюся малолетку, схватили за руки, закрутили в хороводе вокруг костра под прнзительный свит флейты, волынки-дуды и весёлое побрякивание бубнов и маракасов. Деться было некуда, и Милада послушно включилась в этот завораживающий танец – босиком, по траве, вокруг рассыпающего искры костра. Рубашки «русалок» довольно быстро высохли, а вместе с водой испарилось и Миладкино смущение. Она уже была захвачена круговертью общего веселья, а уж когда начались прыжки через костёр…

Она прыгала с Женькой, крепко сжав его ладонь и весело визжа от страха и восторга. Вместе с ними сквозь пламя прыгнули Аст с Илзе – та поглядывала на загоревшего, подкачавшего мышцы на сельхозработах парня с новым интересом.

Пролетев сквозь облако искр, все четверо, задыхаясь от хохота, повалились на кучу камыша, прикрытую одеялом, Женька помог устроиться Миладе. Он, неожиданно для себя, обнаружил, что относится к ней не как к девушке, в которую влюблён, а, скорее, как к хорошему товарищу. Видимо, сыграли роль эротические подвиги «Второго» в совхозе, а ещё – осознание неизбежности скорой разлуки, которая затянется на годы… возможно, на всю жизнь. Недаром ведь «Второй» говорил, что больше он свою первую школьную любовь не видел и даже письмами они ни разу не обменялись. Что поделать, если в СССР категорически не приветствуются попытки поддерживать связь с «отъезжантами», да и те, в свою очередь, стремятся поскорее забыть брошенную Родину…