ДАзайнеры - Олеся Строева Страница 17

Но вскоре жизнь Лёвы опять круто изменилась. Началось всё с празднования дня рождения – в тот год он решил отметить его на любимом дебаркадере. Однако, когда они с товарищами по празднику подошли к дыре в заборе, ограждавшем старый порт, то с недоумением обнаружили, что она была заделана раствором, а на главных воротах появился новый увесистый замок. Сверху по забору тянулась колючая проволока, поэтому перелезть через него не представлялось никакой возможности. Это был страшный удар – вдруг, ни с того, ни с сего, руки каких-то гастарбайтеров разрушили целый сказочный потусторонний мир, точнее, он был не совсем разрушен, но оказался теперь недоступным. С того момента все пошло не так, как раньше, город стал казаться ему чужим, да еще и друзья подались в Питер. Тогда Лёва решил уехать в Москву.

Кочубей встретился со своим старым другом по прошествии пары-тройки лет, когда Лёва уже обжился в столице. Приютился он у отца в ближнем Подмосковье, нигде не работал, но учился в легендарном полиграфическом институте на художника и, по его собственному выражению, «жил бесплатно». Он, как водится, был снова влюблен и по всей видимости счастлив, наконец найдя себе место. С Кочубеем они встречались не часто, так, раз в полгода пересекались на культурных мероприятиях.

Разговор, 2000. Бумага, тушь

Однажды Лёва позвонил Кочубею и пригласил на выставку актуального искусства, организованную его друзьями в одном полузаброшенном доме. Дом этот, к слову сказать, считался шедевром эпохи советского конструктивизма. Кочубей с радостью согласился и отправился в назначенное время на станцию Ленинский проспект, где его ждал Лев с подругой. Они недолго шли от метро и вскоре через железные ворота проникли в серое здание, внешне ничем не примечательное, похожее на общагу. Внутри здание было уникально тем, что в самом его центре находился своего рода атриум от пола до крыши, образованный пандусами, соединявшими все пять или шесть этажей. Таким образом, можно было стоять на любом этаже или между этажами на наклонной плоскости и смотреть вниз, где была организована сцена. Столб света вместе с огромными мыльными пузырями поднимался от пола до самого верха здания, и все действия художников должны были производиться с расчетом на эту вертикаль. На каждом этаже – на небольшой платформе – стояли стенды с фотографиями, картинами и инсталляциями, в углах сидели перформеры и ждали начала своих представлений. Но начало по непонятной причине откладывалось уже на час. Посетители бродили по конструктивистскому интерьеру вверх и вниз, курили, общались, пили пиво. Подруга Лёвы отошла куда-то пощелкать своим профессиональным «Никоном».

Кочубей с упоением рассказывал другу о своей теории Ремифологизации, а тот, немного захмелев, сообщил по секрету, что наконец встретил ту единственную и неповторимую женщину, на которой собирался жениться. Лёва блаженно прослезился, как вдруг заметил, что его подруга мило беседует с каким-то веселым здоровяком, при этом верзила вальяжно и бесцеремонно обнимает ее за талию. Лёва забеспокоился и нервно стал пробираться сквозь посетителей к парочке, Кочубей не поспевал за ним, к тому же ему перегородили дорогу какой-то художественной трубой. Он издалека увидел, как Лёва попытался восстановить свои права на девушку, но был отброшен подвыпившим наглым ухажером в сторону. Будучи меньше верзилы примерно на треть, Лёва все же возобновил попытку и, схватив за руку свою подругу, потащил ее подальше от наглеца. А ее, похоже, все это забавляло. Они скрылись из виду, а Кочубей не знал, как помочь другу – пойти набить обидчику морду? Пока он размышлял, Лёва появился откуда-то сзади и прошептал ему:

– Можешь отвлечь этого гада? Он ее бывший, – и Лёва снова скрылся где-то в поворотах пандусов.

Кочубей отыскал взглядом в толпе верзилу и направился к нему с барьеропреодолевающим вопросом – есть ли закурить. Через некоторое время они уже гуляли вместе по этажам и комментировали происходящее. Верзила оказался интересным собеседником – рассказывал Кочубею про Вьетнам и красных кхмеров, даже предложил снять совместный документальный фильм о культуре Юго-Восточной Азии, они обменялись телефонами. На следующий день Кочубей узнал, что Лёвина подруга ночевала у бывшего, а Лёва снова остался не у дел.

Прошло около полугода с того случая как с Кочубеем начали происходить необыкновенные события. И почему-то, когда Фортунатто заговорил о поиске Дазайнеров, первая кандидатура, всплывшая в сознании Кочубея, был именно Лёва. Кочубей был уверен, что ему не составит труда уговорить Лёвушкина отправиться в Пустыню. К тому же он сразу придумал ему компаньона – одного умозрительного венгра, как он его называл, – личность далеко не стандартную и крайне не повседневную.

* * *

Прозрачная дымка окутала на мгновенье верхушку безлистого дерева и унеслась на восток. Облака как взбитые сливки пенились над оранжевым горизонтом. Дама блаженствовала, а Буффон насуплено просматривал свои записи. Пинкертон, как всегда, курил неподалеку трубку.

– Боже мой, как замечательно находиться в том месте, где тебе и положено быть, тогда не возникает никаких мучений, тревог, сомнений, – размышляла Дама. – Неужели у меня была когда-то другая жизнь?! Хм. Вот и я нашла свое счастье, да и оно, оказывается, состоит вовсе не в этом мещанском семейном благополучии. Впрочем, так я всегда и полагала. Вот, пожалуйста, подтверждение.

– Вот и мы нашли свое счастье, говорят последние из людей, – пробормотал Буффон, не отрываясь от записей. – Да вы просто никогда никого не любили!

– Почему вы так уверенно об этом заявляете? – обиделась Дама.

Буффон поднял на нее глаза:

– Да потому что это типичное заявление человека, который никогда не любил. Ну, расскажите, кто был в вашей жизни, к кому вы что-то чувствовали по-серьезному, по-настоящему. Мучились, прощали, ненавидели, вырывали из сердца и все такое. Ну признавайтесь, раз уж сами затеяли этот разговор.

– Да ничего я не затевала. Это я так, к слову, – порозовела Дама.

– А мне интересно, правда, – примирительно улыбнулся Буффон. – Ну расскажите про какой-нибудь ваш роман. Я сам, признаюсь, не очень-то верю в любовь и не считаю, что ради этого стоит жить. Вроде бы как не в этом смысл.

– Вот, вот, и я пришла к такому же мнению. Может, это высокомерно, но, по-моему, слишком мелко для человека мыслящего желать этого простого человеческого счастья, или, как его противно называют, женского счастья. Фу, терпеть не могу. Вообще, когда указывают на пол – это определенный признак недоразвитости.

– А что же тут обидного, если вас считают женщиной? – усмехнулся Буффон.

– Ах, вам этого не понять. Есть в этом что-то унизительное, как ни странно. В нашем патриархальном мире это стало унизительным, да, да.

– Тогда вы мне лучше вот что скажите: как вы думаете, способен ли я написать роман?

– Ах, вот какой роман вас интересует, – засмеялась Дама. – Ну а почему бы и нет. Я где-то слышала, что каждый человек способен в своей жизни написать одну книгу, на это у него, по крайней мере, хватит жизненного опыта.