Книга секретов - Жаклин Уэст Страница 16

Когда класс повиновался, мисс Тидлбаум, почему-то на этот раз пришедшая на урок босиком, скотчем прилепила к доске фото. По мере того как ученики один за другим поднимали глаза на снимок, в кабинете становилось все тише. Олив, почувствовав внезапно воцарившуюся тишину, прекратила испепелять взглядом парту и тоже взглянула на доску.

Это была семейная фотография. Судя по непокорным рыжим шевелюрам, которыми обладали все до единого изображенные на снимке, он принадлежала семье Тидлбаум. Семейство из шести человек – отец, мать, два мальчика и две девочки, одной из которых должна была быть мисс Тидлбаум в юности – позировало на фоне большого камина. Все шестеро были в маскарадных костюмах. Мать и дети нарядились поленьями: руки и ноги они просунули в дырки, вырезанные в раскрашенных картонных трубах. Отец, в свою очередь, был в костюме топора.

Никто не проронил ни слова, но чем дольше класс вглядывался в фотографию, тем явственнее чувствовалось, что всем становится не по себе. Сценка с улыбающимися Тидлбаумами подразумевала, что Папаша Топор вот-вот порубит свою семью на кусочки – порубит, а потом, может, бросит в тот самый огонь, что так весело горит за их спинами.

Мальчик, сидевший почти на первой парте, нерешительно поднял руку.

– Это ваша семья, да?

– Да, – подтвердила мисс Тидлбаум. Она отвлеклась от карандаша, который как раз прокручивала в висевшей у нее на шее точилке. – Это мы лет двадцать назад.

– А почему… почему вы… – с запинкой начал мальчик в большом не по размеру свитере, сидевший слева от Олив, – почему…

– Почему вы все так одеты? – перехватила инициативу девочка с накрашенными глазами.

– У моего отца был склад лесоматериалов, – объяснила мисс Тидлбаум, пристраивая рядом с фотографией гигантский альбом для набросков.

– Это что, на Хэллоуин было? – уточнила девочка.

– Нет, – сказала мисс Тидлбаум. – Так, ну хорошо. Когда начинаешь делать набросок фотографии, нужно видеть целостную картину. Научитесь чувствовать масштаб. – Мисс Тидлбаум повернулась к альбому и принялась рисовать. – Видите, как я размещаю под лица шесть овалов? Сразу видно, что я собираюсь использовать весь лист. А теперь добавлю простейший контур тел. – Мисс Тидлбаум изобразила пять бревен и топор; карандаш с тихим шипением царапал бумагу. – Линии, которые вам не нужны, всегда можно потом стереть. После того, как вы набросали каркас, можно начинать добавлять детали.

Мисс Тидлбаум отшвырнула карандаш в поднос для мела. Поднялось маленькое облачко белоснежной пыли.

– Под конец мы напишем портреты красками, но сперва вам надо сделать набросок карандашом. Ну, как перед лыжами надо научиться кататься на роликах. Что до материалов, – продолжила мисс Тидлбаум, пока школьники тупо моргали, глядя друг на друга, – если вам понадобится новый карандаш или ластик, или лист бумаги, то посмотрите по сторонам – они тут везде разбросаны. Если перевернете достаточное количество ненужных вещей, обязательно найдете то, что нужно.

И, улыбнувшись, будто только что сказала что-то неимоверно мудрое, мисс Тидлбаум продребезжала к своему столу.

Олив снова опустила глаза на семейное фото Мортона. Потом она взялась за карандаш и медленно вывела на листе два больших круга – для лиц. Мортон уже попал в картину; второй раз воплощать его было ни к чему. А новый портрет Люсинды Нивенс – Олив уже хорошо это знала – означал бы лишь новые неприятности. На ее картине должны были быть только двое.

Хмуро поглядывая на фотографию, Олив принялась за работу. Пока она рисовала, капелька ее ярости и страха, казалось, вытекла прочь через кончик грифеля, и Олив задумалась: неужели ей и впрямь наконец удастся обратить все эти беды во что-то полезное.

Когда Олив потом садилась в школьный автобус, она старалась думать только о своей затее. Резерфорд сидел впереди, на их обычном месте, но Олив прошествовала мимо и бухнулась на сиденье через несколько рядов. Краем глаза она заметила, что Резерфорд высунулся в проход и нацелил на нее мутные очки. Она отвернулась к окну.

Когда автобус наконец притормозил на углу Линден-стрит, Олив пулей пробежала по проходу и бросилась по тротуару прежде, чем Резерфорд успел добраться до выхода.

– Олив! – закричал он ей вслед. – Олив, подожди! Ты совершаешь ошибку!

Но Олив даже не обернулась.

Она не ошибалась насчет Резерфорда. Это он ошибался, если думал, что после всего она будет к нему прислушиваться.

Сморгнув несколько досадных слезинок, Олив влетела в дом, захлопнула за собой тяжелую входную дверь и заперла ее на ключ.

Тишина, царившая в стенах старого особняка, накрыла ее с головой, как вода. Дыхание Олив вдруг показалось ей самой пугающе громким. На какое-то мгновение даже почудилось, будто она слышит приглушенные шаги по дощатому полу второго этажа, но затем девочка поняла, что это всего лишь учащенное биение ее сердца. Стиснув одной рукой очки, а другой – рюкзак, Олив взбежала по лестнице в свою спальню.

Прижимая к груди банки с ингредиентами, она вновь осторожно выглянула в коридор. Открытые двери разинули свои пасти. Рамы картин глухо поблескивали в свете дня. Внимательно следя, чтобы ее не заметили ничьи сверкающие зеленые глаза, Олив бросилась вниз по ступеням и через прихожую в кухню.

Вскоре все принадлежности выстроились на иссеченной ножами деревянной столешнице. Пять мисочек. Пять ложек. Пять пыльных банок. В свете солнечного луча, трепетавшего тенями гонимых ветром листьев, Олив принялась просматривать воссозданные записи, сопоставляя рецепты с ингредиентами.

С черным и белым сложностей не возникло. Из надписей на цветных мелках Олив выяснила (а Олив могла бы получить ученую степень по мелкам и чуть меньшую – по цветным карандашам), что оттенок синего в банке называется «индиго». Желтый был старым добрым обыкновенным желтым, а красный в банке, должно быть, считался «алым». Олив склонилась над страницей, внимательно вчитываясь в неровный витиеватый почерк.

Тот гласил: «Алый. Две чайные ложки порошка из сушеной крови (козьей или крупного рогатого скота) смешать с толчеными крылышками божьей коровки и лепестками одной алой розы, собранными после того, как бутон раскрылся, но прежде, чем хоть один лепесток опадет. Посыпать травой «ангельский язычок». Размешать под струей свежей крови».

Олив поднесла красную банку к свету и повернула раз и другой. Насколько она могла судить, в ней могли быть сушеная кровь и крылышки божьей коровки. Возможно, и розовые лепестки тоже были. Олив открутила присохшую крышку и опасливо принюхалась. Пахло ржавчиной и грязью, но сквозь них слабо пробивался сладковатый аромат. Она решила думать, что лепестки там есть – это все упрощало. Что же до «ангельского язычка»… Олив понятия не имела, на что он похож, так что с тем же успехом он мог быть и в банке. К тому же в инструкции говорилось, что «ангельский язычок» – это трава, а трава не могла иметь такого уж большого значения. Мистер Данвуди вечно посыпал розмарином жареную картошку, но, с точки зрения Олив, картошка и сама по себе была пальчики оближешь.