Война кукол - Людмила Белаш Страница 16

— Я не ребенок, — буркнул Габар, набычась. Он что, нарочно, чтоб обидеть, да? Совсем неграмотный… Видит же — кольцо в ухе, значит, настоящий тьянский масон, введенный в храм и достойный носить оружие. То есть — мужчина по тьянским понятиям, только пока неженатый. — Я в школу меча хожу.

— Какой шаг? — на тьянгуше сухо осведомилась та, с косой.

— Второй, — мужчине стыдно врать о воинском деле.

— Тот, кого звали Габар-и-так-далее, скоро будет в розыске, — не дожидаясь ответа, продолжил Фанк. — Теперь ты, — он сверился с мятым куском принтерной бумаги, — Габар ми-Дибар ди-Гарго Бейра-Галлек, круглый сирота. Союз Невидимок постарался для тебя; документы пришлют чуть позже.

— В долгу не останусь, слово мужчины, — гордо процедил Габар. — Отработаю. Сколько?

— Нисколько, — сказала та, которую назвали Чарой. — Ты нам помог, а мы — тебе. Девочки, вам ясно? Он теперь — ваш друг.

— Чара, дорогая… — вскинул на нее глаза Фанк, но Чара ласково подергала его за ухо:

— И слушать тебя не хочу. Он принес весточку о Дымке — пусть даже самую печальную, — но он был с ней в последние минуты, и ради ее памяти я позабочусь о нем.

— Очень спасибо, — коротко, торопливо и неловко поклонился Габар, вставая, — а может, не надо? У меня есть семья; они будут волноваться и потом… однажды меня перестанут искать, да?

— Видишь ли, мужчина, — поднимаясь, Фанк гибко потянулся, совсем как человек, — срок давности по розыску в уголовных делах — двадцать пять лет, а в делах государственной важности — даже не знаю, СКОЛЬКО, — подчеркнул он, быстрыми движениями тонируя лицо. — Ты не сможешь вернуться к своим. Тебе выгоднее быть пропавшим без вести. Государство ничего не забывает и никого не прощает; уж такое оно — государство. На твоем месте я бы рассчитывал на худшее — твой портрет уже может быть в оперативной сети полиции, потом шерстинки — ты ведь линяешь…

У Габара внутри постепенно пустело — как в ванне, когда открывают слив. Навсегда? Никогда?.. Аййййяаа… Ну почему так, а?

— Габар, — осторожно коснувшись, Лилик спасла его от погружения в безмолвное отчаянье, — а ты не хочешь переодеться и вымыться? Я бы могла тебе помочь. Я умею. Я мыла хозяев.

— Займись, дочка, — одобрила Чара, — заодно и познакомитесь.

* * *

F60.5 ровным, размеренным шагом прошел по коридору, остановился перед одной из стандартных дверей и, достав электронный ключ, вложил его в прорезь замка. Он спокойно и неподвижно постоял положенные пять секунд, пока происходило считывание шифра и опознание входящего. Дверь бесшумно сдвинулась в сторону, и F60.5 вошел в темный проем. Вошел в свою квартиру. Он осторожно поставил сумку на пол и, уже в полной темноте — умная дверь, пропустив его, тотчас скользнула на место — знакомым движением протянул руку и взял с полки пульт дистанционного управления. Свет. Кухонный комбайн. Телевизор.

F60.5 снял верхнюю одежду, сменил обувь и поспешил в озаренную свечением экрана маленькую комнату, закрытую полупрозрачной дверью-ширмой. Он немного запоздал к ужину — было много работы — и теперь спешил извиниться перед своим семейством.

Он открыл дверь и виновато задержался на пороге, стараясь ненавязчиво полюбоваться тихой идиллией, царящей в комнате. Сэлджин, полуобняв девочек, смотрела телевизор.

Но у Сэлджин был отличный, острый слух — едва заслышав его шаги, она повернула голову и встретила F60.5 едва заметной печальной улыбкой.

— Здравствуй, — сказала Сэлджин, не меняя позы, очень тихо, но с тайным укором. — Я ждала тебя…

Голос звучал почти неслышно, но F60.5 с каким-то томительным чувством вины вслушивался в каждый звук. Он ощущал себя в полной безопасности здесь, в своем доме, где его ждет чудесная и преданная Сэлджин. Ей еще сложнее, чем ему, — она никогда не может выйти на улицу, она скрывается, ее преследуют, она вынуждена проводить все время одна, запертая в четырех стенах его квартиры. Навечно. Навсегда. Она может только смотреть телевизор и играть с девочками. Но девочки — куклы. Бедной Сэлджин не с кем перемолвиться словом, и она молчит целыми днями, пока не явится он. Только с ним она может спокойно поговорить.

F60.5 ощутил мгновенное напряжение в мышцах гортани; язык и скулы словно свело легкой судорогой. Он улыбнулся, чтобы снять скованность. «Почаще улыбайся, — говорил ему психиатр. — Человек не может испытывать одновременно два чувства — радость и тревогу. Поэтому почаще улыбайся; как только исчезнет страх, слова польются сами собой, легко и свободно…» Вот — задрожала какая-то струна в гортани, вот — обрел мягкость и пластичность язык, и губы чуть приоткрылись; плотно стиснутые зубы — эти стражи языка — разжались, и на выдохе, с потоком воздуха из легких вырвались слова — первые слова F60.5 за весь нынешний день:

— Здравствуй, Сэлджин.

Сэлджин улыбалась, она не сердилась на него; она никогда не сердилась. Ее дивная фигура, ее совершенные руки, ее пышные волосы и ее утонченное лицо дополнялись ее золотым характером; на ее лице всегда была добрая улыбка; она говорила бархатным голосом и НИКОГДА — это было самое главное — не кричала. Она ни разу даже не повысила голоса, не говоря уже о том, чтобы злиться и иронизировать. Она все делала бесшумно. Только с ней F60.5 мог говорить естественно и просто, как со старым приятелем. Он был рад снова видеть ее; она ни в чем и никогда его не упрекала, а он был абсолютно уверен в ней, в ее доброте, ее нежной улыбке, в ее тихом голосе — что он никогда не изменится, и что Сэлджин всегда будет такой же милой и приветливой, как и те десять лет, что она прожила у него, ни разу не выйдя за порог.

— Бедная принцесса… — голос F60.5 звучал еще глухо, с хрипотцой; а горло продолжало вибрировать, зубы стягивала немота, но все это таяло, исчезало под долгим взглядом Сэлджин. F60.5 дышал ровно и облегченно — он знал, что еще секунда-другая, и невидимые проволоки, стягивавшие его челюсти в течение дня, распадутся, преграда исчезнет, и речь его польется легко и свободно, легко и свободно, легко и свободно…

— Ты скучала без меня?

— Да.

— Сэлджин, ты даже ничего не поела?.. Сколько раз я тебе говорил — не жди меня, питайся по часам.

— Мне было очень грустно без тебя… Я берегу фигуру…

— Полнота тебе не грозит. И — сколько можно смотреть этот дурацкий ящик? ты можешь испортить зрение.

— Слепота мне тоже не грозит.

— Вот как?

— У меня здоровая генетика.

— Ладно; что интересного в программе?

— Сериал «По ту сторону сна». Я записала его для тебя. Новости Дорана уже прошли.

— И слава богу.

— Будет еще «Аналитик» на седьмом канале. Мы успеем его посмотреть, если поторопимся с ужином.

— Сейчас, сейчас, — последние слова F60.5 произносил, уже направляясь на кухню. Он вынимал разогретые в печи упаковки еды и расставлял тарелки, быстро нарезал белковые брикеты тонкими ломтиками. Для Сэлджин он сегодня купил лакомство — полноценный брикет с семнадцатью микроэлементами, в золотой фольге, и выкладывал его на тарелочку. Сэлджин ела его, как мороженое, маленькой серебряной ложечкой. Она пришла, неся под мышкой своих кукол, и, рассадив их по стульям, уселась рядом — само изящество и великолепие. Она никогда не сервировала стол и не мыла посуду, помня о своем высоком происхождении. F60.5, проголодавшись за день, ел быстро, жадно хватая куски, и несколько раз, обжегшись, чуть не поперхнулся протеиновым коктейлем. Сэлджин, просидев весь день взаперти, ела медленно и неторопливо, красиво орудуя своей серебряной ложечкой. Ей были к лицу стильные вещи и одежда, и, хотя она ничего не просила, F60.5 время от времени баловал ее, покупая дорогое белье, модные колготки-липки и прочие безделушки.