Учебник по химии - Анатолий Ключников Страница 16

Моё богатое воображение быстро нарисовало мне все возможные варианты получения денег или лошадей, но только за все из них полагалась смертная казнь, вообще-то. Самый безобидный состоял в том, чтобы вернуться в город и взять у местного ростовщика деньжат взаймы, да только я — иностранец, не горожанин, и в ближайшее время могу погибнуть на войне. Или на эшафоте. Это не те гарантии, какие нужны этим акулам, да и повяжут меня прямо на воротах, — тот же Сазан и будет вязать, — и не дойду я ни к какому займодавцу. Ладно, проехали. Придётся заняться уголовщиной…

Ведит проснулась, выбралась из-под плаща.

— Слышь, студент, — нарочито грубо сказал я. — Ты на лошади проехать сможешь?

Девица оправила причёску, которой, собственно, и не наблюдалось. Помедлила.

— Вообще-то меня Ведит зовут, — услышал я вредный женский голос, с наездом взять надо мной верх и рулить, как захочется. Не выйдет.

— Вообще-то ты не сказала мне, что ты не парень, а девка, — ответил я. — Да, ты сказала мне, что тебя Ведит зовут. Вот спасибо за доверие! Но я ж иностранец, да хрен его знает, я ж думал, что это имя у вас общее и для мужчин, и для женщин! И фамилия у тебя — Брага, под женское спряжение (да, школьное образование не пропить!) никак не поддаётся. А я что тебе талдычу уже два дня? — я должен знать ВСЁ! От этого зависит моя ЖИЗНЬ, ну как ты этого не желаешь понимать?! Ты хоть представляешь себе, как я мог влипнуть в твоём университете, не зная, что ты женщина? Я ж там бумагу на твоё имя выправлял! Человек в ошарашенном состоянии — это ведь уже не солдат, а лёгкая мишень.

— Ты ходил в университет? — в ошарашенном состоянии оказалась сейчас моя попутчица. — Зачем?!

— Говорю ж: бумагу тебе сделать.

— Почему ты ничего мне не сказал?

Идиотский вопрос. Какой дурак скажет, куда идёт, человеку, которого вот-вот схватят державники? Чтобы его там же и повязали, голубя сизокрылого? Ага, щас!

— Потому, что женщинам многого чего знать бы и не надобно. Ту же химию, например.

— Да ты..! Ты..!

Она ж того гляди мне рожу раскарябает. Я схватил её за тонкие сильные руки:

— Так ты на лошади проехать сможешь? Да или нет?

Она вырвалась, разозлённая:

— Конечно, смогу. Я в детстве много ездила.

Я указал глазами на Чалку:

— Ну-ка, сядь в седло. Просто посиди, а я погляжу.

Девушка презрительно пшикнула, вскочила, подошла к походной сумке, набитой снедью, купленной хозяйкой избы на мои деньги, вытащила и развернула тряпицу с хлебом, отломила горбушку. Подошла к Чалке безо всякой боязни, протянула ей ладонь:

— На, поешь, хорошая…

Чалка осторожно обнюхала и аккуратно ухватила угощение своими большими мягкими губами — меня аж ревность прошибла. Ведит погладила её по гриве. Потом ухватила луку седла, ловко поставила ступню в стремя и легко вспорхнула на лошадку.

Чалка фыркнула, встряхнула кожу на боках, как будто пытаясь сбросить всадницу вместе с седлом, и покосилась на меня. Я молчал. Ведит снова её погладила:

— Хорошая, красавица, — и горделиво откинулась в седле, зажмурившись от удовольствия.

Меня кольнуло в сердце: я увидел и горделивую осанку, и женскую грацию. На лошади сидела самая настоящая наездница! «Э, да ты, никак, из благородных? — пронзила меня запоздалая догадка. — А я с тобой обращался, как с…» Но эту мысль смело начисто, и додумать я её не успел — меня заполонило непонятное чувство готовности вот ради этой девчонки расшибиться в лепёшку, — лишь бы она не попала в лапы державникам. Пока я ещё не понимал, чего ради я готов сражаться за то, что не являлось моей собственностью и завладеть чем я пока не стремился, но чувствовал, что так надо…

— Да, умеешь, — опять-таки грубым голосом сказал я, чтобы и девчонка не возгордилась, и чтобы из себя выбить непонятную дурь. — Слазь и слушай сюда, химик…

Я устроил разбойничью засаду в поллиги от места нашей остановки, в сторону от города, разумеется. Да, я был готов убить ЛЮБОГО, кого смогу, за одну лишь лошадь. На кону стояла моя жизнь и жизнь одной учёной девчонки против жизни случайного прохожего.

Я не законченный отморозок, и не могу убить того, кто мне ничем не угрожает. Не дай Пресветлый стать таким — тогда я стану бездушным ходячим мертвецом, который не будет радоваться житейским мелочам и не будет планировать будущее.

Опять-таки, выбор цели — дело тонкое. Мне не нужны крестьянские лошадки, заморенные полевой работой, так как они для верховой езды совершенно непригодные. Стало быть, я не буду убивать трудягу-сельчанина и выпрягать его кобылку из телеги.

Мой идеал — одиночный наёмник на коне. Но, сами понимаете, убивать такого на виду свидетелей мне никак не с руки: тогда все солдаты удачи станут моими заочными врагами, готовые проткнуть меня чем угодно и где угодно по закону воинского братства, а я за многие годы стал среди них фигурой довольно заметной: меня везде могут опознать. По закону подлости, когда по нашему столичному тракту скакал наёмник-одиночка, обязательно поблизости оказывалась или крестьянская телега, или другие вояки, хотя и я место подобрал удобное, — на повороте, где обзор прохожим скрыт, если они движутся из города. Да, вот такой сейчас сезон: подготовка к войне, поэтому на дороге необычное оживление. В такой период разбойничье занятие — тухлое дело, так как все дороги забиты людьми, среди которых до хрена вооружённых профессионалов, хорошо владеющих оружием и готовых любого разбойника, умеющего только топором махать вправо-влево, легко нашинковать на мелкую стружку.

Вот я и сидел терпеливо в ближайшем подлеске, ожидая, как говорится, своего звёздного часа. Пока что такой час пробил только для местной мошкары, которая нашла свою неподвижную жертву, и с восторгом кинулась пробовать её кровушки. И ничего не сделать: у меня при себе не имелось отпугивающей мази, так как такую мы покупаем уже на войне, у бабок-знахарок, за сущие гроши, а в городах она стоит бешеные деньги — вот мы её в мирное время и не покупаем, и лишнюю тяжесть в сумах не таскаем. При путешествии на сотни лиг даже иголка иной раз кажется лишней непомерной тяжестью, не то, что флакон с мазью. (Есть даже старая притча о том, как солдат, возвращаясь с войны домой пешком, на сотой лиге выдернул из воротника свою иголку с ниткой и бросил на дорогу — уж так старался облегчить свой груз.)

Я слышал, что у северных народов есть даже такой местный способ казни: человека, перед общиной провинившегося, они привязывают голым к дереву в лесу и оставляют одного. За несколько дней мошкара объедает тело несчастного до костей. А сейчас я, получается, добровольно встал неподвижно на одно место, и сижу тут несколько часов, даже не привязанный… Мушки, уверен, умеют общаться между собой и звать друзей и сородичей на халявный обед. А иначе откуда их здесь столько собралось, да мама ж ты моя?!

Но Пресветлый (или Нечистый?) снова меня не покинул. В сторону города мчался одиночный всадник, и — о чудо! — в течение нескольких минут свидетелей у меня не будет. Правда, мне нужно будет перебегать на другую сторону дороги, но это ерунда. Я мгновенно вычислил, с какой точки мне нужно будет срываться в атаку при его скорости, и просто ждал, когда конник пройдёт эту точку.