Пленники Раздора - Екатерина Казакова Страница 16

— Ты со мной и в мыльню пойдешь? — ухмыльнулся волколак, распутывая завязки штанов. — Я уж даже мечтать не смел.

Обережница смерила его угрюмым взглядом:

— Даю четверть оборота.

Он пожал плечами. Девушка вышла.

Когда, спустя условленное время, она заглянула в раздевальню, там было пусто. Выругавшись про себя, Лесана шагнула в душную и тёмную помывочную залу. Лют лежал, вытянувшись на скамье, и дрых, уткнувшись лицом в скрещенные руки. Только патлы мокрые до пола свисали. Вот же! Ну, будет тебе… Обережница неслышно прокралась по сырому полу к лоханке с холодной водой, подхватила её и с размаху окатила оборотня. Ох, как он подпрыгнул! Будто не колодезной обдали, а крутым кипяточком. Любо-дорого поглядеть.

— Тьфу! Вот ведь злобная девка! — отфыркивался Лют. — Вот, есть же ведьмы!

— Одевайся. Быстро. Иначе вместо каморки отведу обратно в каземат и на цепь там пристегну, — сказала Лесана и вышла вон.

— Да иду я, иду, заноза!

Волколак похромал следом. В раздевальне девушка села в сторонку, давая ему одеться. Мужчина неторопливо вздел порты, повязал чистые обмотки, обулся, простиранную отжатую рубаху закинул на плечо.

— Веди, чего расселась? — сказал он, будто обережница должна была сразу же броситься к выходу.

— Шагай. Разговорчивый больно.

Девушка в душе жестоко досадовала, что Хранители обделили её острым языком и она не находилась, что ответить Люту. Получалось обидно — последнее слово всегда оставалось за этим трепачом, а Лесана словно щелбан очередной получала. Но ведь и если взгреть наглеца, никакого облегчения не получишь. Да и он сразу поймет, сколь сильно её ранят едкие речи.

От этих мыслей ещё пуще захотелось врезать болтуну так, чтобы повылетали все зубы. Но ведь это неправильно, поскольку от беспомощности. Пленник-то от злоязычия не терялся. Вон, Нурлиса, как словами отстегала, а он и не поморщился. Посмеялся только. Отчего у Лесаны этак не получается? Отчего любой укол жалит до слез? Вот и приходилось идти, хмуриться, делать вид, будто плевать. Но на душе так горько было!

По счастью, каморка, которую Клесх распорядился выделить пленнику, оказалась неподалеку. Обережница отодвинула засов и распахнула низенькую дверь.

Кут был крохотным — несколько шагов в длину и ширину. Но чего Люту ещё надо? Стол, да старая скрипучая лавка с соломенным тюфяком поверх.

— Ну и хоромы… — насмешливо протянул пленник, бросая на стол сырую рубаху. — Но хоть тепло и лёжка есть.

И он сразу же брыкнулся на ложе.

— Ну, давай, дверь заговаривай да иди. Спать хочу.

Вот как у него так получается, а? Будто это он тут приказывает, будто не полонянин даже! Лесану снова взяла злая досада. Что за день сегодня? Сперва проснулась, не поняла, куда Руська утёк ни свет, ни заря, затем встретила одного из молодших выучей Лаштовых, который, кругля глаза, поведал о мальчонке, приведенном Донатосом в мертвецкую. От гнева даже разум помутился. Потом Клесх, будто плюх навешал. Теперь скотина эта вонючая над ней изгаляется!

— В серьёзных беседах, Лесана, — вдруг негромко сказал со своей лавки Лют, — нельзя горячиться. Огонь только в сердце гореть должен, а разум в холоде надо держать. Ты же, когда злишься, об этом забываешь. А ещё никогда не обличай наскоком. Если обвинять берёшься — храни спокойствие. Крикунов не слышат.

— Поговори ещё, псина облезлая! — огрызнулась Лесана и захлопнула дверь.

Она задвинула засов с такой злостью, словно это он был виноват во всех её горестях.

А Лют лежал на тюфяке и улыбался в темноту. Он был доволен.