Дар  - Карина Сарсенова Страница 15

На нём был неброский тёмный плащ. И обычная бейсболка, скрывающая взгляд.

Но и она не смогла спрятать факт его существования от обезоруживающего взора противника.

Подняв голову, он принял вызов.

И медленно распахнул полы плаща.

Ахнув, он отступил на шаг и чуть не упал.

Но реальность быстро вернула чувство равновесия.

Хорошо, этот придурок намеревается взорвать весь театр к чертям собачьим.

Но причём здесь я?

Причём здесь она?!

Выдохнув, он произвёл несложный бросок левой.

Кто, как не артист, полжизни проведший на Сцене, а последний год – на репетициях этого концерта, знает расположение всех декораций?!

Он знал.

Тот не знал.

Итогом явилось падение несущей декорации на злосчастного неудачника.

Захлебнувшись в крике немого отчаяния, в выплеске жалости к себе, тот забыл нажать на волшебную кнопочку.

Взрыва не состоялось.

Но состоявшийся триумф неназванного победителя компенсировал пролитую и непролившуюся кровь и боль.

Зачем жертвовать многим, когда вполне доступно отступиться малым?

Беззвучные рыдания поверженного врага не отвлекали от главного.

То, что он мог слышать чью-то боль без явного её выражения, – не касались сознания, проходили мимо.

Наверное, не настало время для осмысления данного факта.

Но неважно.

Главное, он не утратил целенаправленность. Не потерял центрированность.

И продолжал преследовать врага.

Третий враг, не обнаруженный за кулисами, отсутствовал на сцене.

Не было его и в зрительном зале.

Второй акт начался. Он привычно-заученно открывал и закрывал рот под ритмично льющуюся фонограмму.

Вроде пел.

А сам глазами искал его.

Третьего врага.

Но никак не находил.

И начал впадать в глухое отчаяние.

И тут враг, пойдя навстречу, сам нашёл его.

Вселенная не устаёт задавать нам векторы развития, хотим мы того или нет.

Микрофон отказывался повиноваться.

Фонограмма не исключает живого общения со зрителями, диалог – он одухотворяет ту или иную постановку.

Режиссёр щёлкнул пальцами, и готовый к отрепетированному форс-мажору танцевальный коллектив выкатился на сцену.

А он подлетел к звукорежиссёру.

И наткнулся на известную пантомиму «Не виноватый я, оно само пришло».

Попросил воды иссохшему в певческих гримасах рту.

И здесь не нашёл оклика.

Ринулся в гримёрные пенаты.

А там…

А там женщина его души кричала, отбиваясь от наглых приставаний длиннобородого мужика.

Какой ветер занёс их обоих в его гримёрную, о чём шёл предшествующий насилию разговор и кем они приходились друг другу, времени выяснять не было.

Времени оставалось на одно решение.

На одно короткое решение.

Точное, как удар.

И оно, вернее, он, свершился.

А потом… Потом он плохо помнит, что было…

Он хотел её обнять… Утешить…

Но она взглянула на него с неподдельным изумлением.

Этот взгляд, спокойный и уверенный, сбивал с толку.

Растерявшись, он сморгнул. Посмотрел на неё снова. Впечатление, будто в киноплёнке его жизни технично заменили кадр, липкой лентой скрутило сознание.

В её глазах не было слёз. Она не кричала. И выглядела она не страдальчески, но возмущённо.

Послушный инерции удалённого кинокадра, он сомкнул руки на мягких женских плечах.

Неожиданно жёсткая пощёчина выбила сноп искр из его глаз.

И одновременно выбила почву из-под ног.

Неизвестно откуда взявшиеся трое недавно поверженных врагов набросились на неё с животной яростью.

А он, раздразненный острым запахом агрессии, ринулся на них.

Женский визг ввинтился в звуковой монолит звериного рычания.

– Помогите!

«Дурочка, я ведь и так тебя защищаю!» – мелькнуло в его голове.

– На помощь! Убивают!

«Убью гадов!» – ещё одна саморождённая мысль.

Их странный диалог, составленный из её воплей и его мыслей, продолжался бы Бог знает сколько времени, но…

Топот ног… Мужские окрики… Снова женский крик, но гораздо тише, успокоенней…

– Вот он… Да, он! Полез меня лапать, а потом кинулся на пол и…

– Да что это с ним? Неотложку вызывайте.

– Концерт сорвал, сволочь.

– Так, пусть танцоры ещё что-нибудь покажут. А потом отправь Павла, пусть объявит: у певца сердечный приступ. Урод, билеты возвращать придётся! Да держите его кто-нибудь, он сейчас себе башку о стол разобьёт! Куда, куда казённую мебель портить! Да куда ж он бежит, твою… Эй, стой, эй! Держите его, гримёрку разворотил, гад!

– Я зашла пудру взять, оставила здесь. Там Сидоров гримируется… А тут этот ворвался и набросился…

– Стой, говорю!

Враги валялись на полу. Одному он проломил голову стулом. Другой встретился затылком с дверным косяком. Третий огрёб по шее ножкой стола.

Он вытер взмокший лоб рукой. Краем глаза отметил стекающую с ладони алую жидкость.

Нормально. На войне без жертв не обойтись.

Ещё мгновение он созерцал поле своего боевого триумфа. И вдруг со всех сторон навалилось неизвестно что.

Невидимая и непреодолимая сила скрутила его и потащила прочь.

Прочь от с кровью одержанной победы.

Прочь от неё.

Он сопротивлялся изо всех сил, но бесполезно…

Последнее, что он увидел через неподвижную раму дверного проёма, была она. Она, застывшая прекрасным изваянием посреди груды мебельных останков.

Прижав руки ко рту, она смотрела на него со смесью ужаса и сострадания.

Так смотрят на безнадёжно больного человека.

Кроме неё, в комнате никого не было.