Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов Страница 15

— Ты фром? — услышал он сзади; судя по голосу, человек остался на том же месте.

— Я иностранец, — ответил он, чуть повернув голову, чтобы тому было слышнее, но и затем еще, чтобы видеть его уголком глаза. — Турист.

— Еще один, — проговорил вооруженный мрачно. — Чужак. Слишком много чужаков развелось в Намурии, налетело, как на падаль. Но мы еще живы… Что у тебя там в кармане? Может, фотоаппарат?

— Могу показать, — ответил Милов.

— Руки! И не шевелись, если хочешь пожить еще хоть немного!

Вооруженный шагнул вперед, теперь до него осталось около метра. Левая рука его была вытянута, чтобы сразу залезть Милову в оттопыренный карман; подходил он не прямо со спины, а чуть справа. «Опытный, — подумал Милов, — но у меня-то опыта побольше, так что давай лучше поговорим на равных…»

Он крутнулся на левом каблуке, ударил правой ногой — руки снимать были некогда. Как и ожидал Милов, тот запоздал с реакцией на долю секунды — пуля прошла рядом. Когда такой удар наносит нога в тяжелом армейском ботинке, человек больше не поднимается; Милов был босиком, да и не хотел он убивать, старался только, чтобы его самого не убили. Противник лишь согнулся вдвое от боли. Милов сцепил пальцы вместе, рубанул.

«Что же мне с тобой делать? — размышлял он, глядя на скорчившееся у его ног тело. — В канаву? Захлебнешься… Вот оружие придется позаимствовать: наверное, ты тут не последний такой… Значит, иностранцы тут нынче не в чести… — Он нагнулся, ухватил лежавшего под мышки, оттащил к дереву; тот, с закрытыми глазами, судорожно дышал. Милов распустил ему ремень, чтобы легче дышалось, потом взгляд его упал на добротную армейскую обувь. Милов колебался несколько секунд: мародерство ему было противно. — Придется все же считать это трофеем, — схитрил он сам перед собой, — ему теперь спешить некуда, а у меня полно дел… — Он расшнуровал башмаки, надел — были они номера на два больше, однако босиком по стеклу было куда хуже. — Так, — подумал он затем. — Ну, лежи, приходи в себя, да поучись, когда очнешься, вежливее обращаться с прохожими, тебя не задевающими…»

Он успел сделать шагов десять; инстинкт заставил его резко обернуться. Тот, под деревом, лежал, опираясь на локоть левой руки, правая резко, пружинно распрямилась, свистнул нож. Бросок был хорошим, острие скользнуло по щеке. Милов не успел ни о чем подумать — пальцы сработали сами. Тот, в комбинезоне, дернулся, откинулся на спину. Милов вернулся. На этот раз было все. «Нет, не в свое дело я ввязался, — подумал Милов. — Однако же, он и разобраться не пожелал, я оборонялся… — Теперь можно было оттащить тело в канаву: тому уже все равно было, на ветерке лежать или в воде, он уже не жил. — Вот так, — подумал Милов, — такие вот веселые дела происходят…»

— Ну, где же он там? — пробормотала Ева. — Мог бы и вспомнить о нас.

— Странный человек, вам не кажется, доктор? Некоторые его ухватки заставляют подумать… Впрочем, не знаю.

— С ним что-то случилось, — сказала женщина. — Надо что-то делать. Идти на помощь, может быть.

— Осмелюсь предположить: ничего с ним не случилось. Просто остановил на дороге машину и пустился по своим делам. В конце концов, он не обязан…

— Перестаньте, Граве, — произнесла Ева таким тоном, что у инженера пропала охота продолжать. — Оставайтесь, если вам страшно, а я пойду.

— Лучше уж всем вместе, — услышала она сзади.

— Дан! Откуда вы взялись?

Он подошел совершенно бесшумно — вынырнул из-за автобусной будки и остановился, чуть усмехаясь. Щеку его пересекала свежая царапина, на груди висел автомат.

— Почему так долго? — спросила Ева, и в голосе ее промелькнула капризная нотка. — Мы уже боялись за вас. Особенно Граве.

— Нет, — сказал Граве, — доктор и тут не уступала первенства.

— Стоял на перекрестке, хотел дождаться машины.

— Не дождались, — констатировал Граве.

— Их просто нет. Ни единой.

— Откуда у вас это… оружие? — строго спросила Ева.

— Нашел, — очень серьезно сказал Милов. — Оно там валялось, я и подобрал.

— А оно стало сопротивляться и оцарапало вам лицо?

— В этом роде.

— Постойте. Царапину нужно прижечь. У меня есть…

Она выудила из сумочки флакончик. Попрыскала. Странный, горьковатый аромат расширил Милову ноздри; заставил глубоко вдохнуть воздух.

— Чистой воды «Березка», — определил он.

— Не знаю, что вы имеете в виду, Дан. Это парижские…

— Нет, это у нас такая терминология, Ева… Так вот, дорогие спутники: машина нам пока не светит. Придется все же двигаться самым примитивным способом — пешком.

Ева вздохнула:

— Если вы не побежите слишком быстро, буду вам очень благодарна.

— А знаете, что? Давайте-ка, я понесу вас!

Милов вдруг понял, что ему очень хочется взять ее на руки — нет, посадить на плечи и нести.

— Нет, Дан, я привыкла стоять на своих ногах. Как вы думаете, эту воду можно пить? У меня пересохло горло…

Милов отрицательно покачал головой. И не только потому, что в этой же канаве, только там, подальше, лежал труп.

— Ева, вы же врач, сами понимаете, что нет. Эту воду пусть пьют наши враги.

— Где же найти другую?

— В двух шагах от вас, красавица.

На сей раз Милов произнес это слово с легким сердцем: Ева успела смыть грязь с лица, причесаться — волосы не висели более бахромой — и даже подкраситься немного; потерять туфли — не так страшно, но сумочку со всеми необходимыми принадлежностями она из рук так и не выпустила.

— Где же?

Милов завел руку за спину, а когда вытянул — в ней была плоская фляжка.

— Пейте, отважный доктор. А вы, господин Граве, наверное, не отказались бы от чего-нибудь покрепче? Вот, держите.

— Как вам удалось раздобыть это, господин Милф?

— Я же говорил вам: на этой дороге можно найти все, что угодно.

— Что-то очень крепкое, — Граве вытер губы.

— Из солдатского репертуара. Ну, что же: вперед! На шее паруса сидит уж ветер!..

Теперь можно было идти смелее, но Милов тем не менее внимательно наблюдал, не отвлекаясь на разговоры. Солнце поднималось все выше, изредка налетали порывы ветра, и тогда по дороге навстречу идущим с шуршанием бежали клочья бумаги, сухие листья (теперь деревья начинали терять листву уже в середине лета, и даже сосны не так крепко держали хвою), поднимались облачка пыли; порой ветер приносил отзвуки непонятного гула. Идти приходилось все медленнее — Ева уже явственно прихрамывала, но на новое предложение Милова — взять ее на плечи — лишь отрицательно покачала головой. И Граве заметно нервничал: видимо, непонятное всегда раздражало его, беспокоило, выводило из себя.