Пожиратели облаков - Дэвид Шейфер Страница 15

Грэй Скерт шла к нему, часто постукивая каблучками – «цок-цак, цок-цак»; звук, опережая, раздавался как бы впереди нее.

– Какая-то проблема с комнатой отдыха? – спросила она с якобы участливым выражением на лице.

– Нет, что вы. Никаких проблем. Просто мне перед выходом требуется несколько минут одиночества. Помедитировать, сфокусироваться. Комната с окном, если есть такая возможность.

– Думаю, это мы можем устроить, – натянуто улыбнулась Грэй Скерт.

«Еще б вы не могли», – подумал Марк с чем-то похожим на головокружение от мысли (особенно последнее время), что ему будет – и будет непременно – внимать миллионная аудитория. Что это, игра в нулевой вариант? Какая-то хорошенькая девушка собралась проводить его в приватную комнату при телестудии; значит ли это, что кто-то другой, где-нибудь в другом месте такого обращения лишен? Едва ли. Но ведь и частных самолетов на всех желающих, наверное, тоже не хватает. В некоторых из них он уже успел налетать десятки часов; спал на диване, несясь со скоростью восемьсот километров в час в воздушном туннеле над землей, подернутой синеватой дымкой. Хотя если вдуматься, то и полет эконом-классом для многих представляет недосягаемое в плане финансов преимущество, разве не так? Да что там полет; поездка на машине и та из аналогичной категории. Кто из нас заслуживает того, чем располагаешь ты? Марк ловил себя на некоей лицемерной двойственности, которая окружала его нынешнюю жизнь («Молодой мудрец без притворств», – окрестил его «Тайм», хотя на прошлой неделе этот самый мудрец, будучи изрядно подшофе, охотился на кабана в лесах ранчо Кармел, принадлежащего Строу). Однако он всего лишь просит от жизни то, что ему положено по его статусу. О чем, собственно, и повествуется в его книге «Изнанка, явленная наружу». Кстати сказать, когда он намекнул своей провожатой, что в студии холодновато (сказал просто так, флирта ради), та неожиданно вручила ему кашемировый свитер, которых в стенном шкафу оказалась целая кипа.

– Прошу: свитер «Margo!» от самой Марго, – сказала Грэй. – Она специально поддерживает в студии такую температуру, для чуткости сознания. Это одно из многих новшеств, которые она ввела после того, как прочла вашу книгу.

Это что, подначка? Если нет, то тогда перед ним действительно ценная штучка; впору и взволноваться. Марк еще раз отсканировал ее взглядом на предмет внешне различимых дефектов, которые мог упустить при первичном осмотре. На каком-то отрезке между черным авто и прохладной студией свою экстрим-ветровку эта особа сменила на царственную шаль, приоткрывающую ее несколько больше. Теперь взгляду открывались густые темные волосы, игривая линия плеч. И все-таки может статься, что подначивает. Легким холодком веет от той степенности, с какой она реагирует на его слова и реплики – возможно, из-за того, что он здесь гость, а она третий, а то и второй зам Марго, а значит, фигура в студии более важная, чем он. Если ей просто в обузу эти свалившиеся на нее обязанности, то тогда ничего. Тогда, возможно, удастся обаять ее тем, что ему нарочито побоку ее разыгрывание из себя старшей по званию. Однако ему хотелось истребить саму вероятность того, что она принадлежит к числу людей (должно быть, их немало), считающих, что его книга – голимый вздор.

Знает ли она, что он теперь толком и не помнит, как именно пришел к своим так называемым умнозаключениям? Что он весьма смутно представляет истинный смысл терминов вроде «напередубежденности»? Догадывается ли она, что за месяц, отведенный на верстку, он вместе с восемью редакторами от агентства прошерстил рукопись сотни раз, но так и не разглядел в своем афористичном, обволакивающем сознание опусе ни одной из тех идей, которые сделали его «Мотивацию в несправедливом мире» достойным чтением?

«Мотивация в несправедливом мире» – так называлась небольшая работа, которую Марк написал два года назад. Суть ее он выжал из себя за одну-единственную ночь, сидя на кухне за допотопной пишмашинкой, гудящей, как генератор на корабле. Взбадриваясь оксиконтином ^[17] в паре с шардоне (когда шардоне закончилось, в ход пошел рислинг), он, не вставая из-за стола, напечатал десять страниц – сбивчивых и хаотичных, но с яркой логической нитью между абзацами, неотрывно влекущей читателя через всю ткань текста.

Или влекла бы, – решил наутро Марк, – если б получилось сгладить несколько наиболее крутых дуг между идеями и найти способ не звучать столь резко в концовке; а еще лучше, вообще убрать призвук резкости, заменив ее отрешенностью тона, что неплохо удавалось ему в первой трети.

В тот же день, после сигареты и прогулки по кварталу, он сел править рукопись за тем же столом (из еды за сутки – чашка крепчайшего кофе и тост с маслом поутру, а под вечер плотный «Гиннес» и снова тост с маслом). К следующему дню у него было уже десять тысяч слов о том, как некий человек – точнее, как он сам, Марк Деверо, – приходит к нужным и правильным для себя решениям. В тексте нашлось место для Канта. А еще для Эли Визеля, Ханны Арендт и Джона Ролза. Поместились также Джеймс Болдуин и Уокер Перси ^[18]. Заковыка была в том, как оставаться под мухой достаточно, чтобы писать со всей смелостью, но при этом трезвым настолько, чтобы видеть экран и не поддаваться соблазну поохотиться за порнухой. А еще в том, чтобы писать для читателя в лице одного-единственного человека. «За честные деяния не уготовано награды. Награда приходит извне и туда же возвращается; то, что мне дано, никогда не бывает подлинно моим. Даже воздух отпущен мне в долг».

Опорные точки в работе напоминали листья кувшинок на поверхности озера – гигантских цветков, которые он однажды видел на болотах во Флориде. На таких не рассядешься, но, видимо, можно коснуться налегке и переступить на следующую.

В целом вполне себе ординарный, без изысков текст о том, что доскональной уверенности не бывает никогда и ни в чем, а существует лишь бесчисленное множество вариантов, подлежащих контролю, и суть жизни, возможно, состоит в том, чтобы научиться соблюдать нужный баланс – задача, которую ни в коем случае нельзя назвать легкой; остается лишь уповать, что, сохраняя доброту и осмотрительность, пытаясь с ними себя отождествлять, мы в итоге постигаем, что это и есть наша награда как таковая. И надо сказать, что в своем повествовании Марку удавалось извлекать самые нужные ноты. Такого с ним прежде не бывало. Созидая свою рукопись, он чувствовал, как тяготение его «я» ослабевает, а перед мысленным взором открываются ворота истины. Даже скрип ножек стула по линолеуму внушал ему продолжать свое писание. Или благодарить приходилось разжеванный риталин ^[19] вкупе с лужицами этилового спирта где-то на задворках мозга, в его проулках и извивах? Сосед по комнате уехал на лето; с подругой Марк пару месяцев как расстался. Люди, которых он знал, женились, находили новые вакансии, выбирались из домов, которые можешь себе позволить, работая в прачечной. Было у него несколько друзей по работе – возможно, потому, что это была фирма по биотеху, для которой он готовил пресс-релизы и квартальные отчеты, и состояла она в основном из сверхинтеллигентных индийцев и сверхскупых не-индийцев, из которых весьма немногие горели желанием сразу же после работы приступать к выпивону в местном баре – во всяком случае, с таким же рвением и частотой, как Марк (то есть ежедневно и пока крыша не поедет). В общем, в эти дни он был предоставлен сам себе, так что никто не отслеживал ни его соскальзываний в дурман, ни, получается, сидения за писанием. Не читал, соответственно, и написанного. Тогда-то, справившись с особо заковыристым абзацем (…потому что судьи есть. Всегда где-то есть. В вашем уютном мирке, в биении вашего сердца, в ноже, которым вы размазываете масло по тосту, в руках, которые вы кладете на чьи-нибудь плечи. Судя и одновременно будучи судимыми, мы отрешаемся от себя, как делаем это во сне, и в этой тишине – наше спасение. В лучшем случае мы находим некий х, и этот х = 0), Марк вдруг подумал, а не кропает ли он кромешную галиматью. И отправился слоняться по пыльному июньскому Сомервиллю – мимо католической часовни, чем-то напоминающей воткнутую в землю ванну; мимо старых португалок в газовых платках, хмуро толкающих по тротуарам скрипучие тележки. Остановился покурить, затем взял пластиковую чашечку кофе, который ему возле углового магазинчика набулькал автомат. После этого Марк решил взять про запас две жестянки «Будвайзера» и брикет мороженого. С тем и пристроился возле еще одного автомата за стариком, который, тихо ворча, долго наскребал в своей разбухшей пятерне четвертаки, а затем кое-как взял себе пачку «Кэмела» и пару билетиков мгновенной лотереи. Управившись наконец с покупками, Марк повернул в сторону дома. Здесь он взошел по двум пролетам кривеньких деревянных ступенек и, врубив сидюк (для двух часов дня, признаться, громковато), завалился на продавленную тахту и предался подобию дремы, из которой он периодически выплывал, а затем вновь погружался, словно хлебнувший воздуха ныряльщик.