Комдив. Ключи от ворот Ленинграда - Олег Таругин Страница 15

«А вот так?» – сверкает в мозгу азартная мысль. Быстро присев, Дашко пропускает над головой очередной выпад и подбивает противника под колено. Диверсант падает; ефрейтор тоже не удерживается на ногах. Ах ты, падла! Н-на, получи! Подкат, левое предплечье принимает на себя удар рабочей руки противника, и «финка» легко входит меж ребер врага.

– С-сука… твою мать… – хрипит тот отчего-то по-русски. На искаженных ненавистью и болью губах пузырится розовая пена, в призрачном лунном свете кажущаяся практически черной. – Ненавижу… падаль большевицкая… акххх…

Но обдумать или даже просто осознать столь странное поведение гитлеровца Дашко не успевает: откуда-то сбоку раздается гортанное «Achtung, Granate!» Спустя долю секунды продублированное отчаянным воплем замкомвзвода:

– Атас, граната! Ложись!

И тут же гулкий хлопок взрыва. Короткая, бьющая по глазам вспышка, фонтан выброшенных сгорающим аммоналом тусклых искр, противный визг срубающих ветки осколков над головой. Сдавленные стоны и мат – непонятно, на что рассчитывал бросивший гранату диверсант, но зацепило, похоже, и тех, и других…

Вывернувшийся откуда-то сбоку Евсиков пихает ефрейтора в плечо:

– Живой, Кольша? Цел?

Тот ошарашенно мотает головой. Не потому, что контузило, а в смысле что цел.

– Командир ранен, оттащи его! А я за Сидоровым метнусь, может, живой еще. Уходить нужно, пока эти не очухались! Пригнись!

Припав на колено, сержант дает по кустам недлинную очередь. Существующее в каком-то особом ритме сознание отмечает тусклые отблески вылетающих из затворного окна стреляных гильз, одна из которых ожигает щеку. Кто-то шумно падает в нескольких метрах, стонет на чужом, грубом языке. Впрочем, Дашко это уже не волнует: подхватив потерявшего сознание Зуева под мышки, он с усилием тащит его в темноту, каким-то чудом успев уцепить за ремень собственный карабин. А вот лейтенантского «Дегтярева» не видно – наверное, отправившийся на поиски Сидорова сержант подобрал.

Снова выстрелы, на этот раз из пистолета, звуки ударов и ругань на двух языках. Плохо, что темно – не видно, где враг. И хорошо, что темно – можно укрыться, уйти из прицела. Грохочет автоматная очередь, разведчик узнает характерный шелестящий звук немецкого МП-38/40, пару раз гулко бухает советский карабин. Где-то неподалеку, в сизой от порохового дыма темноте коротко вскрикивает от боли и сочно матерится, поминая в интересных положениях всех фашистских женщин и их непутевых сыновей, Евсиков. Похоже, замкомвзвода тоже зацепило.

– Zurück! Umgruppieren! – Немецкого Николай практически не знает, только пару десятков намертво заученных фраз, но две эти короткие команды понимает прекрасно. Назад и перегруппироваться. Значит, сдрейфили, суки фашистские, значит, отходят! Вот и хорошо, замечательно даже. Пусть небольшая, но передышка. Жаль, своих погибших не забрать, придется оставить их в лесу…

Оторвавшись от противника на несколько сотен метров, поредевшая группа ненадолго остановилась. Нужно было оказать помощь раненым – а зацепило почти всех, кого сильнее, кого меньше. В короткой стычке потеряли двоих: Витьку Ивашутина, открывшего счет потерь, и радиста Гурама Арчелидзе, рядом с которым и рванула злополучная граната. Так что разведчики остались без связи – рация приняла на себя основной сноп осколков, придя в полную негодность. Увы, хватило и самому радисту, и оказавшемуся неподалеку лейтенанту Зуеву… Сколько погибло диверсантов, по понятной причине, точно известно не было, но, судя по всему, никак не меньше трех или даже четырех. Не считая раненых, поймавших в темноте свою пулю или осколок, разумеется.

Тяжело ранило только командира группы, получившего в схватке ножевое и осколочное ранения. Обе раны были плохие: вражеский клинок пробил грудь, а осколок гранаты перебил плечевую кость, что сопровождалось сильным кровотечением. Кровь вроде бы удалось остановить: на грудную клетку наложили тугую повязку, используя оболочку медпакета, чтобы предотвратить попадание воздуха в травмированное легкое. Руку кое-как зафиксировали неким подобием лангеты из подручных материалов, от одного вида которой у любого медика волосы встали бы дыбом. В себя лейтенант так и не пришел, хоть и был, как ни странно, все еще жив…

Вырубленный ударом приклада Ванька Сидоров едва не попал в плен – в последний момент его в бессознательном состоянии вытащил на горбу Евсиков, получивший при этом свою пулю в руку. К счастью, «фашистский подарок» прошел навылет, не задев ни кости, ни крупных сосудов, так что жизни сержанта ничто не угрожало. Сейчас Сидоров уже немного оклемался и сидел, прислонившись к древесному комлю. Порой накатывала волнами тошнота, однако рвать больше было уже нечем: все, что было в желудке, он уже выблевал под ближайший куст. Евсиков же, белея в темноте свежей повязкой, старательно делал вид, что ему нисколечко не больно. Поскольку командиру – а сейчас сержант именно им и являлся – слабость показывать не положено.

Еще двое разведчиков, красноармеец Вилен Рогов и ефрейтор Николай Дашко, отделались легким испугом. Парочка синяков и царапин, понятное дело, не в счет – и хуже бывало. Особенно ежели на других боевых товарищей поглядеть.

Но главным все-таки было не это: Рогов, практически не участвовавший в стычке с диверсантами, поскольку до того шел замыкающим, в последний момент ухитрился захватить пленного! Раненый немец то ли заплутал в темноте, то ли специально стремился отползти подальше от места схватки, но прихватил его разведчик без малейших хлопот и сопротивления. Как выразился, морщась от боли в перевязываемой руке сержант: «экой ты шустрый, боец! Повоевать не успел, зато как трофеи собирать, так первый».

И глядя на возмущенно вскинувшегося Вилена, добродушно пробасил в прокуренные соломенные усы:

– Да шучу я, шучу! Молодец, и как только в темнотище-то сориентировался. Жаль, фриц совсем плохой, вряд ли донесем… За такого пленника нам бы от командования особое уважение перепало, верно говорю.

Пленный и на самом деле был «плохим»: две попавшие в живот пули не оставляли особого шанса дотащить его живым. Разумеется, его тоже со всем тщанием перевязали, однако вряд ли это могло существенно помочь: раненый метался в бреду, периодически теряя сознание, и что-то негромко бормотал на своем языке. То ли мать звал, то ли ругался, то ли еще что – пойди, пойми?

Из стволов молодых деревьев и плащ-палаток наскоро соорудили пару носилок-волокуш, собираясь погрузить на них раненых. Вот только одни из них не понадобились – младший лейтенант Зуев умер, так и не придя в сознание, еще до выхода. Уложив завернутое в плащ-палатку тело командира под корнями гнилого выворотня и присыпав его прелыми листьями и землей, двинулись прямиком к Луге, стремясь оторваться от возможного преследования. Евсиков прекрасно понимал: в покое их немцы не оставят. Поскольку, как только разведчики доберутся до своих, вся их секретность пойдет псу под хвост. Ведь не просто ж так диверсанты по лесу шлялись, вблизи стратегического объекта? Ясное дело, не просто…

Конечно, потрепали немчуру неслабо, как минимум вдвое проредив группу, но и того, что осталось, могло хватить. Поскольку под его командованием нынче аж два полноценных бойца, плюс они с Ванькой, каждый едва еще на половинку тянет. Один однорукий, второй на всю башку ударенный – еле бредет, бедолага. И глаза со стороны в сторону плавают, словно у сильно пьяного. Итого три. В сумме, так сказать. Плюс раненый на руках, с которым быстро по лесу – да хоть бы и по дороге! – никак не побегаешь, здоровый, гад…