Страшные вещи Лизы Макиной - Виталий Сертаков Страница 15

— Вот так театр! — выдавил я. — Они хоть словечко скажут?

— Существуют же разные способы выражения мыслей, — сказала Макина. — Например, балет...

— Ну, ты сравнила, блин! Балет — там понятно, там танцуют.

— А в данном случае слова заменяют пантомима и мимика. Разве тебе не интересно?

— Почему же... — Я чуть не брякнул, что мне просто интересно с ней, а глазеть на толпу раскрашенных клоунов особой тяги нет, но вовремя сдержался. Мне вообще постоянно приходилось с ней сдерживаться — в плане, чтобы не наболтать лишнего.

Дурацкое ощущение: и не хочу, а рот сам открывается, и такое несу — ну полный отстой. Но Лиза ни разу надо мной не стебалась и не перебивала. И базарить с ней мне становилось все легче. Не надо было ничего доказывать, потому что она и так шарила в театральных штуках в сто раз лучше меня. Разбиралась, но не капала мне на мозги, дескать, какая я крутая и какой ты тупой. Наоборот, когда мы в антракт вышли, задавала вопросы, как тогда, на вернисаже, а я только и знал, что языком чесать...

И вроде как тоже чувствовал себя знатоком этой самой... как ее, пантомимы! А на втором отделении почти освоился, стало совсем не скучно, а даже смешно, и среди всей бурды я научился различать сразу несколько сюжетов. Но все равно, больше глядел не на сцену, а косился на свою соседку.

Может, я не ахти какой театрал, но несколько раз со Светкой ходил на концерты, и с Грачихой тоже, на спортивных танцах были и на балете. Мне-то по фигу, а Грачихе балет нравился, вот и пришлось два часа зевать. Хотя совсем я не уснул. Музон неплохой был, только они все в одинаковых тренировочных костюмах скакали — и греки, и боги ихние; одним словом, я так до конца и не воткнулся, кто был тот мужик, что полчаса с ножом в груди кружился, все умереть не мог.

Ну, сидишь в театре, ясный перец, соседей-то слышишь — и как дышат, и все такое, а со Светкой мы еще потискаться успели, пока на нас карга старая не разоралась...

Макина вела себя в театре как дрессированный манекен. От нее, как и прежде, ничем не пахло, словно вышла из операционной. В черных брючках, ручки держала на коленках, а коленки сдвинула вместе и не разжимала до конца действия. Я от нее офигевал. Ну как так может человек — ни разу не пошевелиться? Даже дыхания не слышно...

После того как одни мимики убежали, а вторые слегка подзастряли, я осмелел и потрогал Макину за руку. Только чтобы она ничего такого не подумала, будто клеюсь, я сказал, что мне надо выйти, и все такое... Потрогал за руку, вдоль коленок ее толстых протиснулся — и снова ни хрена не понял. То ли она такая фригидная, то ли от спектакля так человека прет!

Ее пальцы были неживыми, как сардельки. Лиза приподнялась, пропуская меня наружу, и мы оказались лицом к лицу, так близко, что любая девчонка бы хоть чуточку, но смутилась. А Макина — хоть бы хны, стоит спокойненько и ждет, пока я пройду. И трется о меня грудью четвертого размера. С таким выражением лица можно ждать лифт или пока проедут машины на светофоре.

— Расскажи мне, что ты понял в спектакле? — спрашивает она, когда мы зарулили в буфет.

— Так вот, — говорю, — этот толстый чувак, блин, что в белой краске перемазан, очень хотел той девушке понравиться, которая в полосатом, с прищепками на макушке. Но раз не мог удержаться на шаре, она его чморила. А она умела, у нее с равновесием в порядке. Вот он и горевал, что она его засмеет, и ушел. А она его любила, вовсе не равновесия от него ждала...

— Верно, — кивает Лиза. — А почему ты все время вставляешь в речь слово «блин»?

— А что тут такого? Я же не матерюсь при тебе.

— А без меня материшься? — И смотрит без улыбки, грустно так.

— Ну, когда как... — Я почувствовал, что опять потею, и начал заводиться. Вот еще, выискалась, она теперь меня учить будет, как верно разговаривать? Только этого не хватало — мать гундит, в школе плешь проели...

— Извини, если я тебя обидела, — говорит вдруг Лиза и по руке меня погладила.

Но не так погладила, — с намеком, а просто, по-дружески, и я тотчас на нее злиться перестал. Умела она как-то так сделать... Черт, не знаю, как сказать! Вот со Светкой мы вечно цапались, и с Грачихой тоже, и с другими, потому что бабы — они толком говорить не могут. С ними либо сюсюкать все время надо, либо, наоборот, грубо. Многим даже нравится, когда грубо, но с Лизой так не выходило; что бы я ни задумал, она вечно оказывалась на полшага впереди...

— У меня складывается такое впечатление, — говорит Макина, — что ты, Саша, чувствуешь себя неловко в моем обществе. Возможно, это оттого, что я не соответствую стандартам красоты?

Я чуть под стол не свалился, а она сидит и от своей минералки тащится. Ну какой нормальный человек станет так в лоб спрашивать? Что мне ей ответить? Мол, да, ты низкая, толстая и ненакрашенная...