Космонавт из Богемии - Ярослав Калфарж Страница 15

– Якуб, марш в кровать, – говорит мне дедушка.

Он жестом приглашает незнакомца в гостиную, дверь за ними захлопывается. Я считаю до шестидесяти и иду к двери. Осторожно вынимаю из скважины ключ и подглядываю в нее. Дедушка сидит с пивом, незнакомец кладет мокрый рюкзак на стол, достает оттуда ржавый железный башмак, такой большой, что годился бы только настоящему великану. Повернувшись спиной к мужчинам, бабушка поливает цветы.

– Как я и сказал, когда-то я был весьма необычным образом тесно связан с вашим сыном, – говорит незнакомец. – Когда мы встретились в первый раз, он познакомил меня с башмаком, который вы видите на этом столе. Он отвел меня в комнату для допросов в штаб-квартире тайной полиции и спросил, люблю ли я стихи.

– Предложу вам пива, если вы уберете свои грязные вещи со стола моей жены, – говорит ему дедушка.

– Я прошу прошения, – отвечает чужак, но башмак остается там, где и был. – Я сказал ему, что да, увлекаюсь. Как и всякий студент университета, я любил классику. Уильям Блейк, вот о ком я рассказывал вашему сыну. Он спросил, пишу ли я стихи сам.

– Вы напрасно тратите свое время, – замечает дедушка.

– Я стихов не пишу, пан Прохазка. Я их люблю, но не умею видеть мир в образах. Однако ваш сын был уверен, что я редактор какого-то международного информационного бюллетеня. С призывами к действиям. Он был уверен, что я написал стихи, призывающие к кровавой революции, к резне руководства, партийных бонз, их семей, которая откроет капиталистам ворота нашей страны и опять поработит пролетариат. Он был так уверен, что надел мне на ноги башмаки. Вот этот – один из них.

Незнакомец похлопал башмак.

– Вы же знаете, моего сына больше нет, – отвечает дедушка.

– У вас когда-нибудь немели ноги? Ну, то есть в самом худшем смысле. Пытаешься встать, но не контролируешь их, как будто кто-то обрезал нервы и ты не владеешь больше собственным телом. Вот как бывает в таких башмаках. Ваш сын был очень нежен, когда брил мне грудь и размещал электроды прямо под сосками. Он откашлялся, учтиво подвинул мой стул поближе к стене, чтобы я мог прислонить голову. Сунул мне в рот кусок картона, чтобы я прикусил. Похлопал меня по плечу, как прохожий, говорящий кому-то, что тот уронил монетку, а после нажал на кнопку и наблюдал, как эти калоши пропускают разряд до мозга моих костей. Ты становишься человеком-лампочкой. Ты мочишься, немного кричишь, хватаешь ручку и все подписываешь – да, это был я, я написал те стихи. Но ваш сын – не скажу обо всех партийных чиновниках, но про вашего сына я могу говорить каждой клеткой своего тела, – он не дал мне сознаться так скоро. Он уменьшал напряжение и описывал обычный день моей матери. «Утром, – говорил он, – она ест рогалик с джемом и сыром «Эдам». Она чистит зубы, слушает по радио музыку. Она едет по линии А на Староместскую площадь в Праге, где работает машинисткой. На обед она делает рулет с ветчиной – кроме понедельников, когда берет с собой оставшийся с воскресенья шницель, помещая его между двух кусков хлеба с соленым огурцом. В обеденный перерыв она читает пьесы. Возвращается домой около четырех, смотрит телевизор, пока чистит картошку и готовит на ужин свинину с квашеной капустой». Вот тогда-то, пан Прохазка, лицо вашего сына стало очень серьезным – он реально имел меня, он был счастлив, но не мог выказывать своего садистского удовольствия. Он стеснялся, ваш сын. Он был очень серьезен, говоря, что моя мать совокупляется с моим отцом только по средам и никогда не позволяет ему кончить в нее, она верит, что будет еще одна мировая война и американцы убьют всех нас, а зачем рожать новых детей только для того, чтобы смотреть, как они умирают? Я уверен, пан Прохазка, вы, как и я, задаетесь вопросом – это все просто выдумка вашего сына для запугивания или же большевики в самом деле наблюдали, доставляют ли мои мать и отец удовольствие друг другу? Для меня, пан Прохазка, это навсегда осталось загадкой. Что поделать, не могу же я спрашивать свою мать. Вижу, вам тоже любопытно. Рассказав мне эту историю, ваш сын позволил моим онемевшим пальцам подписать бумагу, а когда забирал ее, просиял, как мелкий лакей, собирающийся доставить хозяину утреннюю газету. Что вы об этом думаете?

Бабушка стоит неподвижно, глядя в окно. Дедушка с кратким стоном встает со стула, с трудом распрямляя спину. Идет к холодильнику, достает пиво. Ставит его на стол, открывает и выпивает половину одним глотком.

– Вы хотите, чтобы я за него извинялся? – спрашивает дедушка. – Нет, я не могу. И не уверен, что он сам стал бы сейчас извиняться. Не уверен, что он о чем-нибудь сожалел. У него были свои убеждения.

– Разве вам не интересно, как я получил этот башмак? Я теперь богат, пан Прохазка. Приватизация была со мной любезна. Занимаюсь железом, цинком. Кое-какие оружейные контракты. Я даже подумываю открыть в центре пару ресторанов с фастфудом. Я купил башмак у приятеля, занимавшегося инвентаризацией в полиции. Точно знаю, что это именно тот, с которым я имел интимные отношения – его номер выжжен на моей коже. Можете себе представить? Обвинение собиралось использовать это против вашего сына, очернить ваше имя на десять поколений вперед, но он успел уйти раньше. Представляю, как он ползет по стальному канату и сам его перерезает, такой он был трус. Неужели вы думаете, я приехал из Праги, чтобы услышать, как старик будет передо мной извиняться? Да возьмите вы свои извинения и скормите своим свиньям.

Дедушка приканчивает свое пиво. Поднимается и хватает за горлышко пустую бутылку. Бабушка роняет брызгалку для цветов. Незнакомец чешет щетину с таким звуком, будто спичка шаркает о коробок. Я ожидаю, что дедушка ударит гостя, но он не поднимает бутылку. Его руки трясутся. Он опускает бутылку и с хрипом раненого медведя заходится в приступе кашля курильщика, бабушка протягивает ему мятный леденец и поглаживает по спине. Незнакомец в ритме дождя постукивает пальцами по башмаку. В этом даже видится некая вежливость, словно он уступает дорогу противнику.

– Это было грубо, – говорит незнакомец. – Я не собирался оскорблять ни ваши занятия, ни мудрость вашего возраста. Но скажите, как я мог оставаться в стороне? В мире должны быть какие-то правила. Партия наградила вашу семью за то, что ваш сын был хорошим псом. Но разве я не заслуживаю правосудия? Убедите меня, что я не должен здесь находиться, и я уйду и никогда не вернусь.

– Вы верующий? – спрашивает дедушка.

– Нет.

– Так идите к черту с вашим правосудием. На той неделе одну из наших кошек раздавила машина. К кому мне обращаться за компенсацией? Люди не всегда расплачиваются за свои ошибки.

– Да. Но, возможно, я сумею это поправить. – Незнакомец встает и опять разглаживает складки на пиджаке. – В общем, это было дружеское знакомство. И теперь вы будете видеть меня повсюду. Может быть, в магазине? В пивной? Я немного поболтаю с вашими соседями. У меня теперь здесь домик в лесу. Прекрасный вид.

– Что вам надо? – спрашивает дедушка. – Скажите начистоту.

– Я пока не уверен, – говорит незнакомец, – но когда решу, загляну к вам снова.

Он берет башмак, сует обратно в рюкзак. Дедушкины плечи поникают, он смотрит в окно на недавно вылупившихся цыплят, клюющих остатки утреннего зерна. Я забыл, что смотрю не кино. Человек с башмаком открывает дверь, и я падаю навзничь.