Гимн Лейбовицу - Уолтер Миллер-младший Страница 14

Несколько озадаченный переполохом в аббатстве, брат Фрэнсис в тот же день вернулся в пустыню, дабы в унылом одиночестве завершить бдения по случаю Великого поста. Он ожидал, что найденные Реликвии вызовут оживление, однако его удивил чрезмерный интерес к старому путнику. Фрэнсис рассказывал о старике просто потому, что тот сыграл свою роль – либо случайно, либо по воле Провидения: указал на крипту и ее Реликвии. Фрэнсис считал, что паломник – всего лишь незначительная часть истории, имевшей форму мандалы, в центре которой находилась Реликвия святого. Однако его товарищей-послушников, похоже, гораздо сильнее заинтересовал паломник, чем Реликвия, и даже аббат вызвал его для того, чтобы расспросить не о ящике, а о старике. Ему задали сотню вопросов, отчасти довольно странных, на которые он мог ответить лишь: «Я не заметил», или «В тот момент я отвернулся», или «Если он это и говорил, то я не помню». И поэтому сейчас Фрэнсис терзался: «Может, я должен был это заметить? Неужели я сглупил, не став смотреть на то, что он делает? Может, я не обратил должного внимания на его слова? Может, я осоловел и пропустил что-то важное?»

Вот о чем он думал во тьме, пока волки бродили вокруг его нового лагеря и заполняли ночную тишину своим воем. Послушник заметил, что эти вопросы не дают ему покоя и днем, во время, отведенное для молитв и благочестивых размышлений. В этом он признался на исповеди отцу Чероки, когда тот совершал очередной воскресный обход.

– Пусть чужие романтические идеи тебя не беспокоят, – сказал священник, отчитав его за пренебрежение молитвами и размышлениями. – Люди придумывают вопросы, основываясь не на том, что может быть истиной; нет, они измышляют их на основе того, что могло бы стать сенсацией. Говорю тебе, преподобный аббат запретил всем послушникам обсуждать эту тему. – К сожалению, через секунду священник добавил: – А в старике точно не было ничего сверхъестественного?

Если в паломнике и был намек на сверхъестественное, то брат Фрэнсис этого не заметил. С другой стороны, судя по числу вопросов, на которые он не мог ответить, он вообще мало что заметил – и теперь терзался чувством вины. Фрэнсис был благодарен паломнику, когда нашел убежище. Но он не интерпретировал события исключительно в соответствии со своими собственными интересами – получить хоть крошечное доказательство того, что желание посвятить свою жизнь работе в монастыре является не столько прихотью, сколько волей Божественного провидения.

«Что ты можешь сказать о своем отвратительном тщеславии?»

«В своем отвратительном тщеславии я подобен известному коту, который изучал орнитологию, мой господин».

Его горячее желание принести окончательные, пожизненные обеты – разве не походило оно на желание кота стать орнитологом? – дабы он мог возвеличивать свою собственную орнитофагию, эзотерически поглощая редчайших колибри, но ни разу ни попробовав синиц. Ведь как сама природа создала кошку орнитофагом, так и Фрэнсис по натуре своей стремился поглощать все доступные знания, и, так как в то время школы были только в монастырях, он облачился сначала в одежды кандидата, а затем послушника. Но предположить, что и Бог, и природа призвали его стать монахом ордена?..

А что еще он мог сделать? Его, маленького мальчика, продали в услужение шаману. Фрэнсис сбежал, поэтому на родине его ждало лишь жуткое «правосудие» дикарей. Он украл имущество шамана (похитив самого себя), и хотя воровство считалось в Юте почетным занятием, если жертва – колдун племени, то пойманному вору была уготована смертная казнь. Кроме того, после обучения в аббатстве Фрэнсису совсем не хотелось возвращаться к относительно примитивной жизни среди безграмотных пастухов.

Что же оставалось? На стене библиотеки висела карта, на которой редкие заштрихованные области показывали участки если не цивилизации, то общественного порядка, территории, где в какой-то форме существовала государственность и законы, имевшие приоритет над племенными. Остальной континент был заселен, хотя и очень неплотно, людьми леса и равнин – кланами, периодически объединявшимися в небольшие сообщества. Рождаемость (если не считать рождение монстров и уродов) едва позволяла поддерживать численность населения на одном уровне. Основными занятиями жителей континента, если не считать обитателей некоторых прибрежных регионов, были охота, сельское хозяйство, война и колдовство – и именно карьера в последней «отрасли» обещала юношам богатство и престиж.

Знания, которые Фрэнсис получил в аббатстве, никак не могли пригодиться ему в темном, невежественном мире. Там, где отсутствовала грамотность, умевший читать и писать юноша не представлял никакой ценности для сообщества, если он не умел еще и возделывать землю, сражаться, охотиться, воровать скот у соседних племен или искать воду и годные для обработки металлы. Даже на разрозненных территориях, где существовал какой-то общественный порядок, грамотность никак бы не помогла Фрэнсису, если бы ему пришлось жить в отрыве от церкви. Да, бароны порой брали на службу писцов, но крайне редко, – и на такую должность мог попасть как монах, так и обученный в монастыре мирянин.

Спрос на писцов и секретарей создавала сама церковь, чья тонкая иерархическая сеть протянулась по всему континенту (а иногда и за его пределы. Формально заморские епископы подчинялись Новому Риму, на практике же были независимыми правителями – не вследствие раскола, а в связи с тем, что через океан легко не переберешься). Подобную сеть можно было поддерживать только с помощью системы коммуникаций. Церковь стала – вполне случайно и сама того не желая – единственным средством передачи новостей в пределах континента. Если на северо-востоке начинался мор, вскоре об этом узнавали на юго-западе – благодаря посланцам из Нового Рима, которые рассказывали и пересказывали истории.

Если вторжение кочевых племен на дальнем северо-западе угрожало одной из христианских епархий, с кафедр на востоке и на юге вскоре читали энциклику, которая предупреждала об опасности и давала апостольское благословение «людям любого положения, лишь бы они были сведущи в ратном деле и обладали соответствующими средствами, если они благочестиво соизволят проделать путешествие, дабы присягнуть на верность Нашему возлюбленному сыну N., законному правителю той земли, на срок, необходимый для защиты христиан от собирающейся орды язычников. Свирепость и дикость этих язычников известна многим, и они, к нашему глубочайшему сожалению, пытают, убивают и пожирают священников, коих Мы отправили нести им Слово Божие, дабы язычники могли, аки агнцы, войти в стадо, которому здесь, на Земле, Мы являемся Пастырем. Мы никогда не предавались отчаянию и не переставали молиться о том, чтобы эти дети кочевых племен пришли к Свету и ступили во владения Наши с миром (ведь не следует думать, что миролюбивых чужестранцев должно прогонять из страны столь огромной и пустынной; нет, тех, кто приходит с миром, надлежит приветствовать, даже если они чужие зримой Церкви и ее Божественному Основателю – если только они признают Естественный Закон, начертанный в сердцах всех людей, который в душе связывает их с Христом, хотя они и не знают о Нем). Тем не менее Христианскому миру следует проявить благоразумие и, молясь за мир и обращение язычников в истинную веру, подготовиться к обороне на северо-западе, где собираются орды жестоких язычников. Поэтому на каждого из вас, возлюбленных сыновей. Наших, которые могут держать в руках оружие и отправятся на северо-запад, дабы объединиться с теми, кто готов защищать свои земли, дома и церкви, Мы распространяем и сим даруем как знак Нашей особой любви Апостольское Благословение».