Город, который сошел с ума - Борис Юдин Страница 14

Школу он ненавидел, но терпел – ему сказали, что учиться нужно, чтобы выйти в люди, и он верил этому как и всему тому, что говорили старшие. Он устойчиво успевал на три, потому, что за двойки и непослушание его нещадно били. Витькина мама постоянно зудела о том, что самое главное в жизни – быть послушным, тогда тебе все дороги открыты.

К восьмому классу Витя сообразил, что дороги ему открыты далеко не все и ушёл в профтехучилище, а затем на завод.

Вот там – то, на родном заводе, и убедился Виктор, что для покладистых людей есть очень много возможностей, чтобы стать человеком.

Отработав год, Виктор вступил в Партию. Послушный и на редкость дисциплинированный Витя потрясал парторгов своим вниманием к их немудрёным речам. На собраниях он сидел всегда в первом ряду и ел глазами выступающих. Иногда и ему поручали выступить. С какой искренностью читал Витёк свои несколько слов, всегда начинавшиеся одной и той же фразой: «Мы, молодые рабочие!..»

Бойкий юноша Витя понемногу стал привлекать внимание начальства.

В трудные дни окончания кварталов, когда злобный мат висел в цехах, как туман, Витя морально поддерживал коллектив, просто, в силу своего неуёмного темперамента. Он знал несколько стандартных шуток и острых словечек. Например: «Отвали, моя черешня!», «Пусть лошадь думает – у неё голова больше.» «Не бери в голову, бери между ног! «Как волка ни корми, а у слона – больше» – и этими словечками умело поддерживал дух коллектива.

Лет через пять Виктор Васильевич уже был избран членом цехкома, затем завкома. Свои выступления он уже начинал фразой: «Мы, кадровые рабочие…»

В быту тоже было всё в порядке. Женился он рано. Жену нашёл под стать себе. Когда они шли по улице, испуганно поглядывая по сторонам, казалось, что идут две мышки: одна белая, вторая серая. Через некоторое время у них появился мальчик, тоже белобрысенький и бойкий. Злые языки правда трепали, что здесь не обошлось без помощи очередного Витькиного отчима, но на то это и злые языки, чтобы трепаться.

Виктор Васильевич уже не вкалывал, как другие работяги. Он подслушивал разговоры в бытовках, за что и получил кличку «Мышиное говно». Он сидел на многочисленных заседаниях, планёрках и совещаниях. Он заметно обрюзг, надевал под спецовку белую рубашку с галстуком и любил, когда его называли по имени отчеству. Он незаметно и непонятно для него самого стал передовиком призводства и к юбилею Революции был награждён орденом «Дружбы народов».

Виктор Васильевич понимал, что попал в струю, и, что самое главное теперь не потерять то, что набрано. Он старался вовсю: наушничал, интриговал, подпаивал при случае начальство, по – собачьи преданно заглядывая в глаза. И он добился своего. На очередных выборах его избрали депутатом горсовета. Ещё через полгода стал Виктор Васильевич и членом горкома. Он наконец – то выстроил себе дачку: нелепое сооружение из вагонки. Он встал на очередь на машину. И чтобы заслужить всё это пришлось ВикторуВасильевичу покрутиться. Тут уж надо было держать ухо востро, надо было точно знать, где лизнуть, а где гавкнуть.

По выходным, когда садились обедать, Виктор Васильевич нудел: воспитывал семью:

– Культуры надо набираться, культуры. А то живёте, как дикари, ничего хорошего вашу душу не задевает. Вот мы, рабочий класс, как раз и являемся носителями высокой идейности и пролетарской культуры.

Сынишка, который уже в восьмой класс пошёл, молча жевал, уставившись в тарелку. Жена угодливо поддакивала:

– Ты бы учил нас почаще, Виктор Васильевич, а то, и правда, живём – ничего культурного не знаем.

Сам Виктор Васильевич ел очень элегантно – с двух рук. В правой держал ложку, которой поддевал свои любимые котлеты с картофельным пюре, а в левой вилку, на которую цеплял кусок хлеба. При этом он низко наклонялся над тарелкой и азартно сопел.

К сорока годам стал Виктор Васильевич стареть. Сам в недавнем прошлом отчаянный хохотун, умевший смеяться анекдоту, который рассказал начальник, до икоты, он теперь раздражался и вспыхивал, когда слышал, как хохочут мальчишки на улице. Раздражало и то, что народ забыл про его, Виктора Васильевича, заслуги перед рабочим классом. На очедных выборах его «прокатили на вороных» и поставили снова к станку.

Да и с памятью стало что – то твориться. Пару раз попытался Виктор Васильевич припомнить свою жизнь – сплошная чернота. Он помнил, что женился однажды, но не мог вспомнить, как же это случилось. Он не помнил, как вырос сын. Он ничего не помнил, кроме того, каким он был героем, как стойко защищал интересы класса, как срезал однажды инструктора райкома и, как все при этом смеялись, и как интеллигент – инструктор выглядел полным дураком.

Виктор Васильевич в Бога не верил. Ему сказали однажды, что Бога нет, и он принял это, как данность. Поэтому, когда сын, закончив школу, неожиданно поступил учиться в духовную семинарию, пойдя поперёк отца, Виктор Васильевич просто забыл, что у него был сын. А, когда тот, получив сан, ушёл в монастырь, Виктор Васильевич и вовсе вычеркнул его из своей жизни. Также легко и просто он забыл, что вышел на пенсию, что однажды умерла жена. Умерла так же, как и жила, тихой мышкой: легла и не встала. Только в доме для престарелых, куда его определил завком, он вновь почуствовал себя на коне.

Он составил комиссию, которая проверяла качество питания, он боролся за мораль и был против поздних браков, он читал бесконечные лекции соседям по корпусу, с которыми иногда пил одеколон, и соседи удивлялись какой цельной и кристальной души наш Виктор Васильевич. Но удивлялись шепотком, потому, что не дай Бог, Виктор Васильевич услышит. Он сразу начинал яриться и, брызгая слюной кричать, что души на самом деле нету и, что это буржуазные штучки и происки классовых врагов.

Ну, что ж. Если нет, так и взять не откуда…

Васильев постоял немного. Поразмыслил. А потом увидел свой «Запор» на обочине.

– Вот это спасибо! – обрадовался Васильев. – Это в самом деле забота о человеке.

И Васильев поехал домой. Задумавшись, он несколько раз проезжал нужный поворот, и петлял бы до утра, наверное. Но выехал вдруг на центральную площадь и очнулся. Вокруг елки в центре площади водили хоровод грустные дети и неутомимый Дед Мороз давал им указания, грозно взмахивая посохом.

– И тут из – под палки! – подумал Васильев. Потом прислушался к Деду Морозу, узнал голос Щепотько, помассировал виски и уже минут через пятнадцать был в своём дворе.

– Всё понятно. – говорил себе Васильев, поднимаясь по лестнице. – Это я умер и попал в ад. Всё ясно. Наверное, террористы взорвали самолёт, в котором я летел. И всё произошло так быстро, что никто и не заметил ничего. И сразу все попали кто куда. Я, например, в ад. В этом никаких сомнений. Кичился всю жизнь, что всегда могу найти выход из любой ситуации и – на тебе! Попал. И никогда мне отсюда не выбраться. Никогда.

Вот с таким настроением вошёл Васильев в дом. Никого не было. Ни кошки, ни домового. Васильев стал под душ, забыв, что горячей воды не было, нет и не будет. Поэтому, когда на него хлынули струи ледяной воды, заорал сколько было мочи: