Комонс - Борис Батыршин Страница 14

Первый звонок, бегом наверх, на второй этаж. Родной семнадцатый кабинет, прямо напротив учительской…

Учебный день начался.

Среда

6 сентября, 1978 г.

Ул. Фестивальная, школа № 159

Ещё один день

На этот раз я не опоздал. Сел, снова рядом с Миладой – она рассеянно улыбнулась и пододвинула в сторону тетрадку, давая мне место – выложил из сумки всё положенное и…

– Здравствуйте, ребята!

Дверь открылась и в класс вошла большая красивая женщина в шали, с расписной брошью на шелковом платье. У меня потемнело в глазах. Именно у меня – Женьке-то пофиг, он моего пиетета перед новой классной руководительницей не разделяет, и это неудивительно – до сих пор наш класс встречался с ней от раза к разу, в основном, по случаю замены заболевших учителей.

Как же обидно, что сейчас не литература, а русский! Да и литература, если честно… что там в первой четверти – «Слово о полку Игореве», Радищев, Фонвизин? Зато дальше Жуковский с Рылеевым, а там и до Грибоедова недалеко.

Что-что? Точно, ведь это именно в восьмом классе и было! Урок начинается с поразительного заявления – на осенние каникулы наш класс вместе с параллельным восьмым «Б» отправляется на экскурсию в Пятигорск. Народ зашумел, запереговаривался, Галине Анатольевне пришлось постучать по столу карандашом и нахмуриться. Впрочем, строгость эта напускная – её явно обрадовала наша реакция. А уж как я рад…

Остаток урока пролетел для меня незаметно. Женька старательно карябал в тетрадке ручкой (шариковой, хоть на этом спасибо – гонения на сей девайс остались в прошлом, как и перьевые ручки, которые приходилось заправлять фиолетовыми чернилами из стеклянного пузырька). Сложносочинённые предложения, сложноподчинённые… я мысленно уже был у подножия Бештау, откуда рано утром можно разглядеть поверх облачной гряды зубчатый контур Большого Кавказского хребта, подсвеченный восходящим солнцем…

Из медитативной мечтательности я вынырнул только на перемене – вернее, меня вышвырнул из неё резкий, болезненный всплеск Женькиных эмоций.

– …да ты просто советский мышонок! – с удовольствием повторил Ян. Он гордился собой – на тонких губах природного шляхтича играет презрительная улыбка. Ему отвечают злорадным хихиканьем, благо, есть кому. Эта троица – нельзя сказать, что наши с Женькой враги, но уж точно не друзья, и отношения между нами всегда были натянутые. В лучшем случае. Прямых стычек не случалось довольно давно (хотя было когда-то и такое), а вот возможности уязвить, а то и болезненно кольнуть Женькино самолюбие, они не упускают. Надо же, а я вчера об этом и не вспомнил, спасибо эйфории…

Забавно, но именно этот случай я отличнейше помню. Своей памятью, без Женьки. Тогда я не нашёлся, что ответить, и это было особенно обидно – «Золотого телёнка» я прочёл на летние каникулы. Радзевич, видимо, тоже – и счёл, что достаточно приобщился к остроумию авторов.

Что стало поводом для обидного наезда, я, конечно, забыл. И сейчас прослушал, поскольку витал в облаках, предвкушая поездку в Пятигорск. А вот Женька не прослушал – набычился, налился краской. Я этого, ясное дело, видеть не могу, но чувствую, как горят у альтер эго уши и щёки.

А вот с ответом у него не всё гладко. Нет достойного ответа. Ян уже почуял слабину и разливается соловьём – с этой своей высокомерной усмешечкой…

Ну вот, опять – «советский мышонок…». Понравилось.

А ведь это надо пресекать, причём срочно. Спустишь, стерпишь такие вот смехуёчки – будет и дальше чморить по мелочам. А там и другие подтянутся, были желающие, помню… Моргнуть не успеешь, и ты уже в роли забитого неудачника. Девчонки уже хихикают, косясь на вчерашнего возмутителя спокойствия.

Вот уж точно – «Sic transit gloria mundi…» ^[4]

Милка рядом – отвернулась, но боковым зрением я замечаю, как заалели её щёки.

Ей что, стыдно за Женьку… за меня?

«Реципиент» тормозит, никак не может решить, что делать. Эмоции прут из него фонтаном, для внепланового «щёлк-щёлк» даже особых усилий прилагать не придётся.

Но – договор есть договор. Разрушить доверие – раз плюнуть, а что я потом делать буду? Сказано же умными людьми: «без сотрудничества со своим юным альтер эго, вы не добьётесь ничего…»

А потому – как там, в анекдоте? «А ну-ка, косоглазенький, подвинься…»

Женька, сообразив, послушно уплывает в глубину. Я мысленно встряхиваюсь, «щёлк-щёлк»… и, неожиданно для наших визави, присоединяюсь к их смешкам. Такой реакции от меня не ждали, веселье стихает само собой.

Складываю руки на груди и смотрю Радзевичу прямо в глаза. Мне весело.

«…знал бы ты, парень, с кем связался…»

– Советский мышонок, говоришь? Ильфа и Петрова, стало быть, осилил? Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Ян осёкся.

– Да я…

– Головка от буя. – пауза, неуверенные смешки вокруг. – Раз осилил, то должен был запомнить, кого Остап называл советским мышонком. Или ты только картинки смотрел?

Теперь набычился уже Радзевич. Что, действительно не помнит?

– Ну, там, какого-то, я точно не…

…вот это правильно, оправдывайся…

– Не какого-то, а самого гражданина Корейко. Которому Остап, как комбинатор, в подмётки не годится. Вот и выходит, что вы, Шура, сделали мне комплимент.

– Я не Шура! – пытается спорить Ян, уже по инерции.

– Да ты что? Прости, перепутал – в плане интеллекта вы с Балагановым, считай, близнецы… лейтенанта Шмидта.

На этот раз засмеялись все. «Золотого телёнка» читали многие, да и фильм с Юрским вышел давно, лет десять назад.

– И ещё…

Перехожу на театрально-зловещий шёпот.

– Говоришь, «советский мышонок»?..

Он машинально кивает.

– А ты сам, значит, мышонок антисоветский? Нет, ты скажи, кому надо – запомнят…

Потрясённое молчание. Зрители, сам Ян, даже подоспевший Аст попросту не знают, как реагировать.

Выдерживаю паузу по Станиславскому, потом весело смеюсь и хлопаю «пациента» по плечу.

– Ладно, Яша, не парься… – а вот теперь резко сменить тональность, пусть слегка обалдеют. – Спиз… прокозлил, прогнал фуфло, бывает. Но учти: базар в приличном обществе принято фильтровать. Так ведь можно и ответить…

Молчание было мне ответом. Молчание – и непонимающие, а кое-где и тревожные взгляды. Сам же Ян, обычно высокомерный и элегантный, как и положено истинному пшеку, будто съёжился, стал меньше ростом. Даже сделал вид, что не заметил уничижительного «Яша» – если память мне не изменяет помню, никто и никогда его так не называл… Ну да, конечно: «Фильтруй базар», «ответить», «фуфло» – это не наш сленг. Уже после выпуска, я узнал, что в известных кругах наш квартал называли «Московским Тель-Авивом». Дома здесь – сплошь кооперативные, от московских НИИ и культурных учреждений, вроде того же «дома Циркачей», а дети из населявших их семей были страшно далеки от воровской романтики заводских окраин. А уже фамилии в классе – Нейман, Клейман, Брухис, Хасин, Либман, Якимов, Тумаркин, Гинзбург…