Свое время - Яна Дубинянская Страница 13

Выбрасываю руку и хватаю ее за подол, или за что там получилось схватить. Она не сопротивляется, хохочет и слегка замедляется, выходя на синхрон. Парень напротив понимающе подмигивает; столовка ерзает у меня на коленях, она смешливая и с большими сиськами, одна из них как раз помещается в руку, спокойно, крошка, сначала жратва, ненавижу умельцев, которые ухитряются совмещать.

Что-то она такое делает, они могут, эти опытные сучки, расширяет границы своего времени и впускает меня внутрь: это строго запрещено инструкцией, смотри пункт одиннадцать дробь девять — но чуть-чуть не считается, и свои ребята не сдадут. Ускорение бросает в дрожь, мясная прожилка застревает в зубах, девчонка соскальзывает под стол, и пока она там возится умело и быстро, я ковыряюсь во рту сначала языком, а потом и пальцем, и пофиг жрущих и ржущих парней напротив, своих, но сейчас заторможенных, словно последние коммуналы, я тоже поржал бы, если бы мне было до того. Вытащил, кончил, успел; спасибо, детка. Рассинхронизация, режим рабочего времени, таймер.

Мы выходим одновременно, и первые коммуналы, подтянувшиеся к дом-столу, все-таки могут заметить нас — плотное серое поле расходится конусом, похожим на луч ликвида, которого никто из них, конечно, никогда не видал. Всё, просвистели, нас уже нет, каждый ушел по своему маршруту стремительной поступью ликвидатора.

Я люблю мою работу. Но мою дневную работу — больше, чем утреннюю. В разы.

Коммуналы ползут по улице, парами и большими компаниями, редко поодиночке, их голоса сливаются в жужжание на низких частотах, они копошатся настолько тягуче, что это даже перестает смешить. Уроды. Цветные тряпки, дурацкие прически и побрякушки, коммуналам ничего не надо, кроме как выпендриться друг перед другом. Коммуналы просты, как инструкция в два пункта, предсказуемы в каждом движении. С ними легко работать. Легко и приятно.

Вот стая подростков с разноцветными патлами и железками, понатыканными во всех местах, вконец затормаживается посреди улицы и начинает растекаться на две кучки, чуть-чуть резвее шевеля вялыми конечностями. Почти не меняя траектории, на вираже проношусь между идиотами, разбросав их по сторонам, впечатав в стены. Конфликт ликвидирован в зародыше, чистая работа. Меня зовут Молния.

Лечу дальше, разнимая их походя, не давая пробивать черепушки и кромсать артерии, без меня коммуналы только тем бы и занимались, мало им ночи, когда мир-коммуна переходит в режим энергофинансовой экономии, когда я ложусь спать; ночью можно сколько угодно разводить мочилово, утренний ликвидатор разберется! — но им мало, да. Они лезут, прут, наезжают друг на друга в перерывах между трахом и жратвой, макияжем и выбором тряпок, ползучим шатанием от дома к дому и чем там еще?.. да понятия не имею. Я совсем забыл коммунальную жизнь, там нечего было помнить. Запоминается только свое время.

Я стремителен, я не могу не успеть или, смешно представить, не отследить заранее конфликтный эпизод — но иногда вмешиваюсь чуть позже; все ликвидаторы так делают, а некоторые чуть ли не каждый второй раз. В этом самый кайф. Единственное, если уж прикалываться, то до конца, до ликвида, иначе инструкция обязывает осуществлять доставку, а дом-больничек я не переношу, я уже, кажется, говорил. Но до конца — это тягуче, невыносимо долго, и пока ждешь, всякий кайф пропадает. Особенно если дерутся девки.

Одна черная и худая, в чем-то золотом, другая красно-рыжая, почти голая, чего они там не поделили, я бы давно ликвидировал конфликт, но очень уж ржачно смотреть, как медленно выписывают круги и восьмерки парящие сиськи, поднимаются косолапые ноги, скрюченные когти плавно планируют в патлы…

И тут — внезапный гром на моей хроночастоте — сигналит мобила.

Я забываю про девок, про конфликтный эпизод, про инструкцию, даже про свое время. Мобила — главное в снаряжении ликвидатора, важнее рабочей формы и даже ликвида. За все мое время она звонила только один раз.

Сейчас второй.

— Молния. Слушаю.

— Расскажите о вашем режиме дня. В какое время вам лучше пишется?

— Я рано встаю. Тут без вариантов — у меня дети. А дальше уже трудно планировать что-то режимное, слишком много новых пунктов появляется каждый день, и это здорово. А пишется мне всегда.

— Андрей Маркович… А фамилия? — строго вопросила тетенька, сделав соответствующее ударение.

Дети оглушительно грохнули, толкаясь, подпрыгивая, а кое-кто (Мария) и раскачиваясь на кольцах в дверном проеме прихожей — как будто в первый раз слышали, честное слово. Жена попыталась их отозвать из глубины квартиры, ее голос поблуждал где-то там смутным эхом, и никто, разу­меется, не отреагировал. Профессионально сохраняя серь­езный вид, Андрей разъяснил даме недоразумение, откупился требуемой сотней, расписался, закрыл дверь и грозно развернулся:

— Ну? Очень смешно?

Никто не испугался:

— Андрей Маркович! Андрей Маррркович! А фамилия?!

Надюшка, младшая, недавно победившая «р», старалась больше всех. Раскатисто и звонко, очень похоже на зверррский будильник, с которым у Андрея была война в детстве — уже тогда он не понимал и не принимал посягательств на свое и только свое время. Тот будильник и сейчас еще живой, тикает где-то на чердаке в загородном доме.

— На что собирали, опять на похороны? — Инна появилась в дверях, нагнулась и обняла дочку за плечи. — Не понимаю, они читать не умеют?

— Они?.. смеешься, откуда? Нет, вроде бы на какой-то асфальт. Ты готова?

— Ничего-ничего, тебе полезно напомнить.

— Напомнить что?

— Границы твоей всемирной писательской славы. Да, я уже.

Она была в белом костюме и с босыми ногами; то есть нет, не босыми, в телесных колготках, но на вид почти то же самое. Узкие ступни несуществующего в природе, если не считать детских магазинов — Андрей был в курсе, поскольку это уже тринадцать лет как стало его проблемой, — тридцать четвертого или даже тридцать третьего с половиной размера. Такая смешная, когда без туфель. Девчонка.

— Пап, а можно я тоже с тобой?

— И я!

— И я!!!

Жена обернулась от зеркала и пошла на переговоры, что было с ее стороны ошибкой:

— Что вы будете делать в аэропорту?

— Хорошо себя вести!

— Слушаться!

— Смотреть на самолеты!

Пришлось вмешаться:

— А тебе, Фил, вообще на английский, и, по-моему, ты уже опаздываешь. Бегом!

— А нам с Надей не надо на английский!

— Мария!..

Андрей сделал грозный вид, дочурка в ответ сделала вид, будто впечатлилась. Потупила громаднейшие, каких больше не было ни у кого (считая и фамильные портреты по обеим линиям, и все остальное человечество), глазищи — и круто сменила вектор:

— А что ты нам привезешь?

— Надо подумать. Во-первых, новых книжек…