Наследник - Алексей Кулаков Страница 13

«Если вообще обратят на это внимание. Шутка ли: открылась реальная возможность пропихнуть свою дочку или еще какую дальнюю родственницу подходящего возраста в царицы. Сожрать тех бояр, что попадут в опалу, упрочить влияние на царя или хотя бы сохранить то, что уже имеется…»

Времени подумать и прикинуть разные варианты поведения у него было более чем достаточно, и осознанная немота была еще не самым большим следствием этих размышлений. Вдобавок ко всему (конечно, если удалось правильно определить месяц и год своего второго рождения) он вот-вот станет или уже стал наполовину сиротой. В восемь лет. У его царственного отца в примерно схожем возрасте и ситуации характер поменялся ОЧЕНЬ сильно. Да и, в конце-то концов, ему ли бояться? Есть забота и поважнее. Судьба не дала ему детей в прошлой жизни, зато новая подарила сразу трех: братьев Ивана и Федора и сестру Евдокию. Незнакомых, но уже любимых. Семью. В наказание за малыша или совсем наоборот, в награду… Занятый внезапно накатившими мыслями и ожиданиями, царевич просто сидел и смотрел на дядюшку, который был старше него по возрасту, но отнюдь не по положению и титулу. Спокойно, без явного интереса.

– Так и молчит?

Ответом окольничему был слаженный поклон служанок. Никита Романович тяжело вздохнул, задумавшись о чем-то своем, затем уведомил малолетнего племянника о том, что со следующего дня все его занятия с наставниками возобновляются, причем в полном объеме. Помолчал, ожидая от Дмитрия хоть какой-нибудь реакции, не дождался и едва заметно дернул щекой:

– Завтра на заутреню [11]в Успенском соборе сам за тобой зайду.

Равнодушно скользнул взглядом по челяди, развернулся и, тяжело ступая, вышел – на сей раз совсем не утруждая себя сохранением тишины.

Остаток дня прошел… Скомканно, скажем так. Постоянно кто-то мелькал в соседней комнате, пришли, в скорбном молчании постояли и ушли две смутно знакомые женщины, опознанные как любимые комнатные боярыни [12]царицы Анастасии. Затем весьма дородная мастерица сняла с него мерки для нового платья – хоть он и болел, а расти не переставал (и слава богу!). Ужин из рассыпчатой пшеничной каши с кусочками мяса, причем последнего было едва не больше, чем первого. Вечерняя молитва в крестовой, в обществе попа, не без труда опознанного как личный духовник царевича Агапий. И укладывание в постель, в котором поучаствовал все тот же состав верховых челядинок. Авдотья уже привычно раздевала, вторая занималась постелью, весьма качественно взбив обе пуховые подушки (был бы вместо них человек – вполне можно было квалифицировать как нанесение тяжких телесных повреждений), а третья торжественно принесла и поставила на видном месте ночной горшок. Он же – бадейка деревянная, расписная, резная и вообще по-всякому изукрашенная. Наверное, чтобы пользоваться было приятнее.

Вообще, некоторые люди вспоминались с первого взгляда – тот же дядюшка тому яркий пример. Или взять хотя бы ту няньку, что так лихо сдернула с него сапоги. Как только зашла, так в голове сразу и появилось ее имя – Алевтина [13]. Угадали родители с имечком, ничего не скажешь!.. Другие люди, и было их уже заметно больше, узнавались словно бы через пелену дождя – нехотя и кое-как. Но узнавались. В отличие от явно знакомых, но полностью безымянных верховых служек и постельничих сторожей, – словно бы видел он их чуть ли не с младенчества, но проходили они исключительно по категории «живые предметы обстановки». Хотя чему уж тут удивляться? В сословном обществе бывает и не такое… Сон пришел легко и незаметно – впрочем, как и всегда после его вечерних упражнений со средоточием. Легкий, цветной и абсолютно незапоминающийся: нахватавшийся всего за полдня впечатлений разум тасовал все, что увидел и услышал, в стройные цепочки воспоминаний, раскладывая их затем по полочкам памяти…

А вот пробуждение на новом месте что-то не порадовало. Открыв глаза от легчайшего прикосновения к плечу, Дмитрий пару минут бездумно смотрел на суетящуюся по его спальне Авдотью. Затем, с некоторым трудом, осознал сразу две вещи. Во-первых, ему очень не нравится просыпаться НАСТОЛЬКО рано – подсвеченная звездами тьма за единственным узеньким окошком и собственное чувство времени в один голос утверждали, что на дворе никакое не утро. Потому как половина четвертого часа после полуночи – это только и исключительно ночь, а кто считает иначе, тот просто больной на всю голову извращенец!.. А во-вторых, отныне и на долгое время вперед подобные побудки станут для него нормой: царская семья была опутана множеством цепей старинных традиций. Одной из которых было обязательное присутствие всех членов семьи на воскресной заутрене в Успенском соборе. Обязательное! Как и регулярная раздача милостыни, участие во всех больших церковных праздниках, обязательные поездки по святым местам, участие в соколиной охоте и многом-многом другом. Для него же, как наследника, это самое «многое» было еще больше и категоричней – особенно это касалось обучения наукам и языкам. Вдобавок, как только он войдет в должный возраст (ждать этого события оставалось не больше двух-трех лет), его начнут приучать и к делам правления. Поначалу – во время каждого заседания Боярской думы или приема чужеземных послов он будет сидеть в специальной горенке над входом в Грановитую палату [14], прилежно слушая и запоминая все происходящее. Затем позади отцовского трона (или еще где-нибудь в укромном уголке) появится небольшая такая скромная скамеечка. Для него. Чтобы не только слушал, но видел, кто, что и как говорит. Потом, когда посчитает нужным отец, его пошлют на «преддипломную практику» в Тверь – традиционную уже вотчину наследников престола. А лет в шестнадцать-семнадцать начнут подыскивать невесту…

– Ну, где он там?..

С усилием отогнав незаметно подкравшийся сон (спасибо, дядюшка!..), Дмитрий встал с ложа, на которое присел с четверть часа назад, и зашагал навстречу ранней пташке Никите свет Романовичу. Вернее, вслед за ним: увидев малолетнего племянника, тот без лишних слов развернулся и направил свои стопы под своды Успенского собора. По пути (кстати, не такому уж и долгому) царевич с некоторым удивлением узнал, что он просто невозможный засоня. Потому что количество челяди, суетящейся по хозяйственным делам, и бояр, возжелавших духовного окормления в столь несусветную рань, было столь значительно, что становилось непонятно – когда все они вообще спят. Да и спят ли? Тот же окольничий, чья грузная фигура в данный момент служила ему путеводной звездой, совсем не выглядел человеком, умирающим от непосильных нагрузок.

«Наверное, тоже, как и я, любят поспать днем. Часик-другой. Хе-хе, третий-четвертый, да еще и не в одиночестве».