Королеву играет свита - Светлана Успенская Страница 13

Время вынужденного безделья нужно было как-то заполнять. Нужно было зарабатывать деньги, чтобы кормить молодую семью. Способ подсказали друзья. Он назывался «написание заявки на сценарий». Нужно было написать заявку с кратким изложением сюжета, пять-шесть страничек текста, получить за них аванс, потом месяц-два писать сценарий, и если даже он почему-то не проходит, аванс все равно оставался за автором. А это 1500 рублей! Это давало молодой семье кое-какие деньги. На оплату комнаты, на книги и на вино хватало. А больше — зачем?

Кроме того, режиссеры, соблазненные фактурной внешностью Ивана, стали приглашать его в качестве актера. Тарабрин пропадал на съемках, а не венчанная и не расписанная жена оставалась дома.

Он возвращался со съемок усталый, вымотанный, злой как черт, стараясь напускной грубостью прикрыть виноватость, неуловимо сквозившую во взглядах, в движениях, в походке. От него пахло чужим гостиничным духом, женскими цветочными духами — еле уловимым запахом запретной любви. Это означало одно: очередной съемочный роман расцвел и завял в располагающей к флирту атмосфере киноэкспедиции.

Оля мудро молчала. Если любит ее, то останется, а если не любит…

Включив ночник и положив на колени дощечку, Иван вновь что-то строчил в мятых ученических тетрадях всю ночь напролет. Без этого он не мыслил своего существования.

Глава 3

Между тем Нина Колыванова, пылкая комсомолка с толстой, толщиной с корабельный канат, косой находилась в самом начале своей кинематографической карьеры. Она обладала характерной русской внешностью в ее упрощенном понимании (коса до попы и грудь копной), и режиссеры наперебой звали сниматься в фильмах, где от нее не требовалось особого актерского мастерства — знай себе выпучивай глаза так, чтобы в них читался энтузиазм ударника первой пятилетки, или делай самоотверженную мину неукротимого борца с империализмом.

Летом 1960 года она прошла пробы в картине «Красный рассвет над Днепром», и ее утвердили на роль Настены. Фильм должен был сниматься неподалеку от Херсона. Режиссер был молодой, он мечтал быстро сделать себе имя на конъюнктурном кино, и потому сценарий им был выбран тоже вполне конъюнктурный. Нина должна была играть очередную комсомолку, которая, поверив в светлые идеалы революции, отдает свою жизнь во имя далекого будущего.

Для съемок было выбрано чрезвычайно живописное село километрах в пятидесяти от моря. Беленые хатки, прячась в тени вишневых садов, красиво стекали с холма в просторную долину. Через село катила прозрачные воды река, местная пацанва ласточкой ныряла с плотины в воду. А всего в часе езды в просторной чаше изъеденных ветром берегов плескалось ласковое Черное море.

Каждый вечер съемочная бригада дружно загружалась в экспедиционный автобус и отправлялась купаться. В корзинах гремели бутылки самогона с кукурузными початками вместо пробки, благоухало копченое сало, а мягкий деревенский хлеб в содружестве с домашней чесночной колбасой вызывал обильное слюнотечение. Все это были презенты местных жителей, осчастливленных возможностью участвовать в съемках.

Партнером Нины по фильму был некий Юра Сорокин, долговязый, нескладный парень с огромными карими глазами и добрым бесформенным ртом. В первый день, увидев Нину, он точно онемел и не смог вымолвить ни слова в ее присутствии. На первых порах он смущался, краснел и бестолково мычал при ней, но потом осмелел и даже стал потихоньку ухаживать. В фильме он играл изобретателя нелепых машин, эдакого деревенского Кулибина, соблазненного мечтой о светлом будущем. В конце фильма он геройски погибал от кулацкого обреза.

С первой же секунды Нина почувствовала между ними что-то будет. Юра был так не похож на прожженных киношников, которые лезли под юбку девушке еще прежде, чем узнавали ее имя. Его провинциальная галантность казалась обворожительно целомудренной. Он учился в Киевском театральном институте. Сама Нина была родом из Ленинграда. Она привыкла к северной сдержанности чувств и была просто сражена южной сердечной мягкостью своего ухажера.

Это был симпатичный летний роман, о котором потом так приятно вспоминать при взгляде на пожелтевшие фотографии и засушенный полевой цветок между страницами фотоальбома. Так бы он незаметно закончился вместе с титрами фильма, но судьба судила иначе.

Киношники квартировали в домах местных жителей. Нина жила в покосившейся развалюхе, крытой камышом. Хозяйкой дома была старуха, у которой, кроме коровы и жирного откормленного кота с дурными манерами, на свете никого не было.

Вместе с Колывановой жила ее сокурсница Лена Кутькова. Кутькова казалась чудаковатой, нелепой особой, которую неизвестно каким ветром занесло во ВГИК, — долговязая, с длинным унылым лицом, редкими волосами, жалко облеплявшими выпуклый череп. Зубы у нее торчали вперед по-лошадиному, кожа на лице выглядела землистой и нездоровой, как при плохом пищеварении. В довершение всего она была намного старше Нины, ведь целых пять лет, из года в год, с постоянством, достойным лучшего применения, Кутькова поступала в один и тот же вуз.

Все недостатки внешности частично искупила бы малейшая искра таланта.

Но таланта у Лены Кутьковой не было. Каким образом ей удалось проникнуть в число студентов, оставалось загадкой. Может быть, она доконала своим ежегодным упорством приемную комиссию, а может, в день приемных экзаменов на солнце образовалась вспышка и на членов комиссии нашло временное затмение. Так или иначе, Кутькова тоже собиралась вскоре стать дипломированной артисткой.

В картине она играла молчаливую простодушную крестьянку, с туповатым удивлением внимавшую пропаганде комсомольских вожаков. Забегая вперед, скажем, что это был первый и последний фильм в ее актерской судьбе.

На правах старшей Кутькова сразу же установила шефство над Ниной. Точно сестра, она опекала ее, заставляла вовремя кушать, накидывать шаль в прохладные вечера и вовремя ложиться спать.

В съемочной группе все, от режиссера до последнего осветителя, подшучивали над ней. Порой кто-нибудь из мужчин, вызывая гомерический хохот слушателей, принимался рассказывать, как однажды подвергся домогательствам этого страшилища и едва унес ноги.

В этих случаях Нина неизменно вступалась за подругу. Парни хохотали, а Кутькова после этого начинала еще преданнее и отчаяннее ей служить.

— Я ведь знаю, что мне ничего не светит, — призналась она. Глубокой ночью подруги не могли заснуть от тревожного месяца, любопытно заглядывающего в окна. — Ну, в смысле карьеры и все такое… Мне бы замуж удачно выйти.

Но и это ее желание осталось неосуществленным… Как сладко было просыпаться утром, когда солнце протягивает теплые ладони косых лучей через подслеповатое окошко! Мычат коровы, приветствуя друг друга. Стадо бредет на пастбище, пастух лениво щелкает бичом и нехотя покрикивает на рогатую ленивицу, застрявшую возле кустика придорожной травы.

Во дворе озабоченно квохчут куры, выискивая в пыли затерянное зерно, красавец петух расправляет крылья с изумрудным отливом и, довольный прекрасным утром, поет во все горло победную песню. В долине молочным пластом лежит туман, холодная роса обметывает траву, а в небе, стеклянно-голубом, высоком, еще виднеется полустаявший серп месяца.