Охота на Минотавра - Николай Чадович Страница 13

Внезапно я остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду. Впереди маячило огромное голое дерево. Кто-то таился в его тени, явно поджидая меня. Рука машинально тронула кобуру, но тут же отдернулась.

«Не спится?» – спросил человек, силуэт которого был почти неразличим во мраке.

«Как видишь», – ответил я, чувствуя стеснение в груди и дрожь в коленках.

«Порядок проверяешь?» – продолжал человек, которого, могу поклясться, я уже встречал прежде, и не во сне, а наяву.

«И его тоже».

«К моим не заходил?»

Надо было ответить «нет», но я успел судорожно сглотнуть это слово, уже готовое сорваться с языка, и ответил, как топором отрубил: «Заходил».

«Вот, значит, как», – с расстановкой произнес человек и стал чиркать спичкой о коробок.

«Сырые, – сказал я, – возьми мою зажигалку».

Рука, вновь задев кобуру, потянулась к карману галифе.

«Ничего, обойдусь. – Спички в его руках ломались одна за другой. – Мы уж как-нибудь сами».

«Что будем делать?» – выдавил я из себя.

«Не знаю, – ответил он. – Не знаю».

«Прости меня, если сможешь».

«Бог простит. А я не могу».

Отбросив коробок, он пошел прочь усталой и шаткой походкой много дней подряд отступающего солдата.

Я остался столбом торчать на прежнем месте. Вихрь мыслей метался в голове, причем мыслей таких, которые никогда не могли принадлежать мне.

Окружающий мир неумолимо стягивался, давя на сердце и душу, пока из черной бесконечности не превратился в черный тупик, имевший один-единственный выход. Внутренне я был давно готов к этому. «Умереть, умереть, умереть, – билось в сознании. – Уйти, уйти, уйти».

Отстегнув клапан кобуры, я потянул за торчащий сбоку специальный ремешок, и пистолет сам прыгнул мне в ладонь (господи, откуда только взялись эти навыки?).

Патрон, как обычно, был в стволе, оставалось только снять предохранитель. Приставляя дуло к виску, я невольно направил его туда, где в глубине мозга должен был сидеть проклятый гвоздь. Клин клином вышибают.

«Не надо!» – завопил кто-то внутри меня.

«Умереть, умереть, умереть», – ответил я.

Вспышка. Удар. Вкус крови. Запах сгоревшего пороха. Смерть.

Меня завертело, как листок в бурю. Ночь разлетелась на мириады осколков, а потом съежилась до размеров печной трубы, оба конца которой уходили в бесконечность. Бездна была вверху, бездна была внизу, и мне надо было выбирать какую-либо из них.

Не знаю почему, но я рванулся вверх (наверное, гимн «Все выше, и выше, и выше…» засел в генах). Меня понесло, понесло, понесло, понесло куда-то и вышвырнуло на больничную койку, обжитую и знакомую, как вурдалаку – его гроб, мумии – саркофаг, а грешнику – адский котел.

Электрический свет, бивший прямо в глаза, ослепил меня, а дружный радостный вскрик едва не оглушил.

– Жив, – произнес Михаил Давыдович с облегчением. – Ну слава те, господи!

– Рассказать кому, не поверят! – медсестра Нюра по молодости лет еще способна была чему-то удивляться.

– То-то и оно, – с сомнением произнес реаниматолог Стась. – Случай беспрецедентный. Даже и не знаю, стоит ли его фиксировать.

– Фиксируй, фиксируй, – распорядился Михаил Давыдович.

– Я-то зафиксирую. Только потом от всяких комиссий отбоя не будет… Ох, грехи наши тяжкие!

– Олег, как ты себя чувствуешь? – Михаил Давыдович склонился надо мной.

– Нормально.

– Что с тобой было?

– Ничего.

– Как ничего, если у тебя почти час полностью отсутствовала активность головного мозга? Понимаешь, полностью! Вот энцефалограмма, – он взмахнул длинной бумажной, так и норовившей свиться в спираль. – Альфа-ритма нет. Бета-ритма нет. Тета-ритма нет. Даже дельта-ритма нет. У покойника, пока он еще не остыл, энцефалограмма лучше бывает.

– Вам виднее. Вы университеты кончали, – рассеянно произнес я. – А тот погиб?

– Кто? – вопрос мой, похоже, слегка ошарашил Михаила Давыдовича.

– Ну тот… с пистолетом. Военный или милиционер.

– Тебе привиделось что-то?

– Нет, не привиделось, – уперся я. – Он жить хотел. А я его заставил. Умереть, умереть, умереть…

– Ты заставил его умереть? – догадался Михаил Давыдович.

– Ага.

– За что?

– За дело.

– За какое?

– Кабы я знал! Но он-то свою вину чуял. Поэтому сначала и не сопротивлялся. Только под конец опомнился. Но поздно было. Пуля в виске. Умереть, умереть, умереть…

– Тэк-с, – Михаил Давыдович выпрямился. – Похоже, долечиваться ты будешь в психушке. А пока поспи еще. Нюра, сделай соответствующий укольчик. И глаз с него не спускай.

В тот же день, но уже ближе к вечеру, меня посетил толстяк-психиатр, на этот раз соизволивший представиться. Звался он простецки – Иван Сидорович, а вот фамилию имел забавную – Котяра. Не Кот, не Котик, не Котов, а именно Котяра.

Перечисление всех его ученых степеней, титулов и званий заняло бы слишком много места. Скажу только, что докторскую диссертацию Иван Сидорович Котяра защитил еще в те времена, когда я под стол пешком ходил.

– Я закурю, с вашего позволения, – сказал он первым делом.

– Пожалуйста, – я постарался изобразить радушного хозяина. – Закуривайте, располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Можете даже галоши снять.

– Как я понимаю, мысль о самоубийстве вас не оставляет, – не обращая внимания на мои шуточки, поинтересовался он.

– Есть такое, – признался я.

– И говорят, что под эту марку вы кого-то уже застрелили? – курил он тоже по-простецки, стряхивая пепел в кулек из газетной бумаги.

– Так то во сне!

– Ничего себе сон у вас. С полным прекращением мозговой деятельности. Честно скажу, что с подобным явлением я сталкиваюсь впервые.

– Сон у меня обыкновенный, как у всех. Вы лучше свои приборчики отрегулируйте, чтобы у них стрелки не зашкаливали.

– Поучи, поучи меня, старика… А не то я за тридцать лет практики в своем деле так ничего и не понял…

– Вот вы сразу и обиделись, – печально вздохнул я.

– Нисколечки, – он едва заметно улыбнулся (улыбаться заметно ему не позволял добрый слой подкожного жира), – это хирурги на своих пациентов могут обижаться. Или венерологи. Но только не психиатры. Как можно обижаться на шизофреников или маньяков?

– А я по вашей классификации кто буду?

– Пока только неврастеник… Но вы бы лучше про свой знаменитый сон рассказали.