Диктатор - Сергей Снегов Страница 13

Мы с Павлом подошли к Гамову.

— Не одобряете, вижу, — сказал он. — Итак, возражения?

— Тысячи, — сказал я, — и все серьёзные.

— Павел, у вас тоже возражения, и тоже только серьёзные?

— Полковник, я всегда с вами! — горячо ответил Павел. — Всё, что вы делаете, — правильно!

Я снова утверждаю, что именно Павел Прищепа, а не я, был первым последователем Гамова. Меньше всего в тот день после боя с родерами я мог сказать Гамову: «Я всегда с вами, всё, что вы делаете, — правильно!» Нет, я был не с ним. И если бы пришлось действовать, я действовал бы против него. Реально получилось по-другому, но тут сыграли роль внешние обстоятельства, а не убеждение.

— Итак, я слушаю возражения, — сказал он, когда отряд углубился в лес. — У вас их тысяча, и все серьёзные, так вы сказали. Для начала выберите два-три самых веских.

— Поступим по-другому, Гамов. Сперва вы объясните, почему нарушили обычаи войны и приказы командования, а уж потом выскажусь я.

Он уже ждал такого ответа. Он задумал раздачу денег в момент, когда понял, что ими можно овладеть. Деньги, говорил он мне и Павлу — мы шагали втроём по прошлогодней хвое соснового леса, — величайший двигатель экономики. Но война тоже питается деньгами. Да, конечно, главное на войне — отвага солдат, мастерство полководцев, мощь промышленности, крепость духа. Но и без денег не провести ни одной крупной операции. И он хочет поставить захваченные деньги на службу нашей победе. Он намерен катализировать ими энергию нашей обороны. Что произойдёт, если нас разгромят? Враг снова захватит деньги, они пойдут на укрепление его сил. А если наши солдаты получат эти разноцветные бумажки, так нужные каждому — ему и детям его, жене и родителям? Разве они не заслужили такой награды куда больше вельмож, в тылу осыпаемых деньгами? Разве солдат, зная, что, прорвавшись сквозь вражеское окружение, он не только обретёт свободу, но и передаст своим близким столь бесконечно нужный им дар, кипу кредиток, разве он не умножит своих усилий, чтобы отбросить врага? Повторяю, деньги не заменят ни любви к родине, ни верности воинскому долгу, ни личного мужества. Но они усилят все эти великие факторы войны. Кредитки будут воевать рядом с резонаторами, электроорудиями, лучевым и снарядным оружием. Я просто не могу отказаться от дополнительного вооружения, когда предстоят тяжёлые, может, даже гибельные бои! Слушаю теперь ваши возражения.

Он говорил с такой убеждённостью, с такой страстью, что у меня вдруг смешались мысли. И я ухватился за первое высветившееся в мозгу возражение — и тут же сообразил, что именно так кричал Гамову сражённый им хулиган, именно на это напирал пленный Биркер Шток.

— Но ведь так не воюют, Гамов! Так никогда не воевали!

— Верно! Так никогда не воевали. Ну и что? Ну и что, спрашиваю? Придумали тысячи форм и обычаев войны, но ни одна форма войны, ни один из её обычаев не направлены против самой войны. Вдумайтесь в этот страшный парадокс! Войны оканчивались и снова вспыхивали. Войны стали если и не повседневностью человеческой жизни, то повседневностью истории — каждый год где-нибудь льётся кровь и корчатся искалеченные дети. Как это вытерпеть? Как с этим примириться?

— Вы хотите вообще уничтожить войны?

— Хочу! Навечно ликвидировать войны! Старыми средствами этого не сделать, они дают лишь победу в отдельной войне, но не победу над войнами вообще. Дети, на которых падают с неба бомбы! Всё могу понять, хоть и не всё прощаю. Но убийства детей, но их покалеченных тел, их слёз, их отчаяния — нет, никогда не пойму, никому не прощу! Меня корчит от ненависти, Семипалов! О, если бы был один конкретный виновник войны, хоть сказочный великан, с какой бы свирепой яростью я бросился на него, с какой жестокой радостью ломал его руки, зубами грыз его горло!

Он уже не говорил, а кричал. Он впал в такое же исступление, как в тот вечер, когда одолевал своей яростью напавшего на него верзилу с ножом. Выкричавшись, он замолчал. Некоторое время мы двигались в безмолвии, потом я заговорил:

— Войны отвратительны, согласен. И военными средствами с ними не справиться. Но что вы можете предложить другое?

— Только одно — вести с войнами войну, но не по правилам войны, а против этих правил. Придумать такие правила, чтобы лишить войну прикрывающих её понятий благородства, героичности… Унизить войну, чтобы мутило и выворачивало кишки при каждом упоминании о ней.

— И вы уже придумали правила войны, уничтожающей всякие войны?

— Ищу, — ответил он.

Ещё некоторое время мы шагали молча.

— Хорошо, ищите средства, не облагораживающие, а унижающие войну, — снова заговорил я. — Воротимся к деньгам, розданным солдатам. Они ведь не унижают войну, а делают выгодным участие в ней. Бой на коммерческой основе… В старину разбойники и пираты, бандиты и флибустьеры…

Он прервал меня:

— Не согласен! Наш солдат, получив деньги за свою храбрость, разбойником не станет. Он не грабит, а премируется — разница! И ещё замечу вам — пираты и разбойники ведь были отчаянными воинами, сражались самозабвенно. Хочу, чтобы дух самозабвения, порыв отчаянной храбрости проник и в ряды наших солдат — хотя бы благодаря раздаче раскрашенных бумажек. Имеете ещё возражения?

Я пообещал представить тысячу серьёзных возражений, но смог выдавить из себя только одно:

— Вы представляете себе, какой вызовете гнев в Адане, когда там узнают о вашем самоуправстве! Особенно, если таким же способом распорядитесь остальными деньгами.

— Плюю на все гневы и кары! И постараюсь сполна высвободить динамизм, потенциально скрытый в этих бумажках. А что до Артура Маруцзяна, которого вы так же уважаете, как и я, и особенно до маршала Комлина, невежеством и глупостью которого вы сами так часто возмущаетесь, то можно с ними и поспорить. Победа над врагом, если она станет известна всей стране… И наша с вами сплочённость…

— Нет! Не рассчитывайте в этом смысле на меня, Гамов. Открыто выступать против вас не буду. Но и не поддержу.

На этом закончилось наше объяснение. Павел, не дождавшись конца, ушёл к разведчикам. Я убедился, что всем раненым — и нашим, и вражеским — оказали неотложную помощь. Затем был привал. Отряд разделился на группки, в каждой делили деньги. Я опасался, что пойдут споры, но делёж совершался под шутки и смех. Офицеры записывали, кому, за что и сколько выдают. Я снова прошёл мимо раненых в открытых машинах. Один поднял голову над бортом.

— Спасибо, командир, за награду! Так по-человечески с нами…

— Что будете делать с деньгами? — спросил я. — Повеселитесь?

— Не до веселья, майор. В первом же городке, где есть почта, отошлю домой. У жены двое детей.

И другой раненый вступил в разговор:

— А в дивизии не отберут деньги? Хорошо бы знать заранее.

— Не знаю, — сказал я. — Разрешения выдавать деньги не было. Ещё как посмотрит начальство.