Мировая война Z - Макс Брукс Страница 13

— Ну, не может быть, чтобы только они.

— Нет. Конечно же, нет. Некоторые из нас не ушли, потому что действительно верили в свое дело. Мы работали не за деньги, льготы или редкую похвалу. Мы желали служить своей стране. Хотели обезопасить свой народ. Но даже с такими идеалами приходит момент, когда понимаешь, что сумма всей твоей крови, пота и слез в конце концов сводится к нулю.

— Значит, вы знали, что происходит на самом деле.

— Нет… нет… я не мог. Не было никаких доказательств…

— Но вы подозревали.

— Я… сомневался.

— Можно поподробнее?

— Извините, нет. Но могу сказать, что я несколько раз заговаривал с сослуживцами на эту тему.

— И что?

— Ответ всегда был один: «Тебя уроют».

— Они были правы?

(Кивает).

— Я поговорил с… высокопоставленным человеком… всего лишь пять минут. Выразил озабоченность. Он поблагодарил меня и пообещал тут же все узнать. На следующий день я получил приказ немедленно отправляться в Буэнос-Айрес.

— Вы слышали об отчете Вармбруна-Найта?

— Сейчас — конечно, но тогда… копию, которую передал сам Пол Найт, ту, с припиской «Лично директору»… ее нашли на дне ящика в столе клерка из полевого офиса ФБР в Сан-Антонио через три года после Великой Паники. Отчет оказался чисто академическим, потому что сразу же после моего перевода в Буэнос-Айрес Израиль выступил со своим заявлением о добровольном карантине. И вдруг стало поздно предупреждать. Факты вышли наружу, и встал вопрос, кто им поверит.

Ваалаярви, Финляндия

Весна, «сезон охоты». На улице теплеет, замерзшие зомби начинают оживать, и части Северных сил ООН прибывают на ежегодные «зачистки». Каждый год число зомби уменьшается. При сегодняшнем положении дел эту зону объявят совершенно «чистой» в ближайшие десять лет. Трэвис Д'Амброзиа, главнокомандующий союзными войсками Европы, лично наблюдает за операцией. В голосе генерала слышна легкая печаль. На протяжении всей беседы он настойчиво пытается поддерживать зрительный контакт.

— Я не буду отрицать ошибок, которые мы совершили. Не буду отрицать, что мы могли лучше подготовиться, и скажу, что действительно подвели американский народ. Просто хочу, чтобы американский народ знал почему.

«Что, если израильтяне правы?» Вот первые слова председателя в то утро, когда Израиль сделал свое заявление в ООН. «Я не говорю, что это так, — уточнил он. — Я просто спрашиваю: а что, если?» Он хотел честных, не заготовленных заранее ответов. Таким он был, председатель Объединенного комитета начальников штабов. Он говорил гипотетически, притворяясь, что мы просто разминаем мозги. В конце концов, если весь мир не готов поверить в умопомрачительную новость, почему подобное должны сделать мужчины и женщины, сидящие в том кабинете?

Мы забавлялись словесными шарадами, сколько могли, улыбались и перемежали свои выступления шутками… Не знаю, когда настроение изменилось. Думаю, никто даже не заметил перехода, но внезапно в кабинете оказалось полным-полно профессиональных военных, из которых каждый имел академическую подготовку получше, нежели средний гражданский хирург, делающий операции на головном мозге. И все мы говорили открыто и честно, обсуждая возможную угрозу со стороны ходячих мертвецов. Это было как… ну, как прорыв плотины, нарушение табу… правда вырвалась наружу. Наступило… да, освобождение.

— Значит, вы и раньше что-то подозревали?

— Как и председатель, еще за несколько месяцев до израильского заявления. Все в том кабинете о чем-то слышали или догадывались.

— Кто-нибудь из вас читал отчет Вармбруна-Найта?

— Никто. Я слышал название, но не представлял, о чем идет речь. Вообще-то копия отчета попала мне в руки только через два года после Великой Паники. Большая часть того текста почти слово в слово совпадает с нашим.

— С вашим — чем?

— С нашим предложением Белому дому. Мы разработали целую программу по устранению угрозы вначале внутри Соединенных Штатов, а затем и во всем мире.

— Как же отреагировал Белый дом?

— Им понравилась Первая фаза. Дешево, быстро и, при надлежащем исполнении, секретно на сто процентов. Фаза подразумевала внедрение подразделений специального назначения в зараженные области с приказом обнаружить, изолировать и уничтожить.

— Уничтожить?

— Ликвидировать.

— Имелись в виду отряды «Альфа»?

— Да, сэр, и они действовали очень успешно. Пусть все засекречено на следующие сто сорок лет, но могу сказать, что действия тех подразделений остаются одним из наиболее выдающихся моментов в истории американских элитных войск.

— Что же пошло не так?

— В смысле первой фазы — ничего, но отряды «Альфа» были временной мерой. В их задачу никогда не входило устранение угрозы, они должны были всего лишь сдержать ее, выигрывая время для второй фазы.

— Но Вторую фазу так и не завершили.

— Даже не начали, вот в этом и заключается причина, почему американских военных поймали на постыдной неподготовленности.

Вторая фаза была национальным делом, подобных которому не случалось со времен самых черных дней Второй мировой. Такие мероприятия требуют геркулесовых вложений государственных активов и гражданской поддержки. Ни того, ни другого в то время не наблюдалось. Американцы только что пережили долгий и кровопролитный конфликт. Они устали. Они были сыты по горло. Как и в семидесятые, маятник качнулся от воинственных до прямо-таки пацифистских настроений.

При тоталитарных режимах — коммунизме, фашизме, религиозном фундаментализме, поддержка народа — данность. Можно начинать войну, продолжать войну, обрядить всех в военную форму на какой угодно промежуток времени и не беспокоиться об обратной реакции. При демократии ситуация диаметрально противоположная. Поддержку народа приходится лелеять как ограниченный государственный ресурс. И тратить мудро, аккуратно, с отдачей, во много раз превышающей вложения. Америка особенно чувствительна к усталости от войны и ничто не дает такой негативной обратной реакции, как предчувствие поражения. Я говорю «предчувствие», потому что американское общество живет по принципу «все или ничего». Мы — как большой куш, гол, или нокаут в первом раунде. Мы хотим знать — и об это должны знать все остальные, — что наша победа не просто неоспорима, а совершенно сногсшибательна. Если нет… ну, тогда… вспомните, какими мы были до Паники. Мы не проиграли в последнем локальном конфликте, вовсе не проиграли. На самом деле мы справились с очень сложной задачей при минимуме ресурсов и в крайне неблагоприятных обстоятельствах. Мы выиграли, но люди видели все совсем в другом свете, потому что наш национальный дух требовал победоносного блицкрига. Слишком много времени прошло, слишком много денег вложено, слишком много загублено жизней и поломано судеб. Мы не просто растранжирили поддержку народа, мы ушли в полный минус.