Господин мертвец. Том 1 - Константин Соловьев Страница 13

Они рассмеялись. Звучащий в унисон смех двух человек посреди перепаханного воронками поля прозвучал неожиданно мелодично, хоть и неуместно.

Дирку нравилось общество Йонера, и он полагал, что ощущение это было взаимным. Йонер умел быть жестким и решительным командиром, он полностью соответствовал своему званию и среди «висельников» считался одним из лучших унтеров. Неудивительно, что он уже полтора года командовал первым взводом, «сердцами». В бою это был другой человек. Решительный, нерассуждающий, грозный, словно древний кровожадный гунн, перешагнувший многовековую пропасть. Его взвод обычно вспарывал вражескую оборону, как траншейный нож гнилую ткань мундира. Пленные после них оставались редко. Но вдали от грохота орудий унтер-офицер Отто Йонер мог быть совсем иным – эрудированным собеседником, ценителем литературы и просто внимательным слушателем.

– Будет еще хуже, если эту книжку увидит мейстер, – сказал бывший сапер. – Он может не удержаться от показательного примера. Поднимет какую-нибудь помершую два года назад пейзанку и покажет… золотые волосы и белые груди. Хотя вряд ли. Ротштадт в пятнадцати километрах, если не больше. Разве что у лягушатников на передовой есть проститутки… Я бы не удивился.

– Он еще жив? – спросил Дирк.

– Кто?

– Этот твой… Стивенс.

– Филипс. Нет. Умер в пятнадцатом году.

– Подумай, было бы интересно, если бы мейстер поднял его.

– Что ты несешь, Дирк? Он же умер не на передовой, а где-то в глухом тылу. Может, в самом Лондоне.

– Да без разницы, я просто к примеру. «Ты после смерти, милая, живешь…» Я думаю, собственная смерть помогла бы ему получше поразмыслить над этой темой. Кто знает, может, после этого он написал бы иное стихотворение, куда более жизненное?

– Мертвый поэт – это всегда пошло. Вряд ли он создал бы что-то стоящее.

– Как знать, Отто, как знать?..

Йонер улыбнулся и заложил книгу пальцем.

– Были уже желающие. Про Дидье слышал?

– Вряд ли. Француз?

– Да, француз. Жил в прошлом веке и писал недурные стихи. А потом решил умереть, чтобы, цитирую, познать волшебство жизни с другой, темной стороны. В его время тоттмейстеры наконец научились сохранять разум своим мертвецам. Громкое дело было. Ватикан, как обычно, запретил это как надругательство над человеческой природой, кого-то даже предали анафеме, но потом…

– Так что этот поэт?

– А, Дидье… В общем, он застрелился. В сердце. У него был приятель из французских тоттмейстеров. Кстати, знаешь, как лягушатники называют своих тоттмейстеров?.. «Патрон де ля морт»! Идиотское название, верно? Пустил, короче говоря, себе пулю в сердце, а потом его и подняли. Тепленького, так сказать. Это наш брат две недели может в канаве гнить, прежде чем его в Чумной Легион призовут. Поэты – это другое. Выпил перед смертью рюмку абсента, надел чистый фрак, взвел пистолет…

– Что ж, написал?

Йонер цокнул языком.

– Что-то написал. Только через две недели сжег все свои черновики, взял охотничье ружье и пальнул себе в голову… Голова всмятку. Чтоб уже окончательно, значит. С тех пор покойники стихов не пишут. И, надо думать, это хорошо.

Он вновь открыл книгу и, наверно, хотел опять что-то процитировать. Дирку не хотелось слушать английских стихов, поэтому он спросил:

– «Бубенцы» и «желуди» уже расположились?

– «Желуди» точно встали, метров четыреста от твоих траншей на запад. Ребята Крейцера еще на подходе. Я слышал, у них сломался грузовик, пришлось выгрузить штальзаргов и вести их пешком. Не удивлюсь, если только на закате явятся.

– Зато, когда колода будет в сборе ^[11], пуалю не поздоровится. Фронт узкий, возьмем их на вилы быстрее, чем они сожрут своих утренних жаб…

Йонер прищурился, покусывая короткий жесткий ус.

– Не загадывай наперед, Дирк. Я слышал, лягушатники притащили свои проклятые трехфунтовки.

– Неужто нас ждали?

– Не исключено. Трехфунтовки и еще эти их «пюто». Мерзкая штука.

– Пойдем под прикрытием штальзаргов.

– Там видно будет. Наверняка мейстер уже соорудил на горячую руку какой-то план. А вон, кстати, и наша «полевая кухня».

Танк Дирк разглядел не сразу, лишь когда они стали спускаться в ложбину. Если бы не колея, не разглядел бы вовсе. Опытный водитель – должно быть, сам Бакке, командир транспортного отделения – загнал «походную кухню» в самый низ, удобно устроив за большим валуном. Апрельская листва была редкой, и танк уже завалили хворостом и травой, чтобы не разглядели французские аэропланы. Теперь, спрятав гусеницы в земле, он походил на хижину или бункер, и открытые окошки бойниц лишь усиливали это сходство.

Разве что бункеры редко красят в глубокий черный цвет. И уж точно на них не наносят обозначения вроде кайзеровского креста с черепом в центре, под которым стоят цифры 302. Дирк знал, что с другой стороны танка есть обозначение их роты – стилизованное изображение веревки и петли. Начальник интендантской части Брюннер не скупился на краску, и эмблемы подновлялись не реже раза в месяц. Вдоль борта красовалось название, выведенное острым и колючим готическим шрифтом – «Морриган» ^[12], – но сейчас его нельзя было рассмотреть из-за маскировочных сетей и веток. Дирк подмигнул танку, как старому знакомому. В некотором роде так оно и было – они с «Морриганом» знали друг друга не первый год.

Он любил танки, хоть и не имел к ним отношения. Эти неуклюжие механические существа, похожие на грустных старых хищников, умели вызывать если не страх, то почтительное уважение.

Несмотря на то что курсовое орудие было демонтировано и на его месте красовался отлитый из металла череп с непропорционально большими глазницами, «Морриган» умел выглядеть грозно. Даже молчащий, с выключенным двигателем, танк производил впечатление настоящего инструмента войны, временно отложенного. Как повешенный на стенной крюк боевой молот, который в любой момент может ощутить прикосновение руки хозяина. Дирку, как всегда в такие моменты, показалось, что он ощутил ауру стального гиганта. Вторгся в принадлежащий ему мир, состоящий из холодной стали.

Возле танка суетился лейтенант Зейдель – распекал курьеров из отделения управления. Помня, как лейтенант не любит нежданных гостей, Дирк поднял руку, собираясь окликнуть его. Но не успел.

Груда прошлогодних листьев перед ним с Йонером вдруг задрожала – и прыснула в стороны обломками ветвей и мелким сором. Под ней оказалось что-то большое, и теперь это большое вдруг возвысилось над ними, распространяя тяжелый запах смазки и железа. Дирк хоть и забыл давно пьянящие ощущения страха, ощутил неприятный сосущий холодок под сердцем, наблюдая, как из-под листьев появляется самое неприятное подобие человека из всех, известных ему.