Вслед за змеями - Джезебел Морган Страница 13

– Ой, даже не знаю, такие сложности, такие сложности…

Случайный взгляд скользнул по низким, клочковатым тучам, из-за которых слабо белело солнце. Налетевший ветер разорвал их, словно истлевшую ткань, и в прорехе мелькнуло небо – свинцово-серое, перечеркнутое изломанной черной тенью.

Или трещиной.

Марья сбилась с шага и остановилась так резко, что Финист и не заметил сразу, дернулся вперед, выпуская ледяные пальцы Марьи из ладони.

– В чем дело?

Когда он прекращал строить из себя паяца, его голос становился холоден и остер, а между бровей ложилась глубокая морщинка, губы сжимались в шрам, такой же белый, как и на щеке. И шутить с ним уже не хотелось.

Марья оглянулась на него и снова перевела взгляд на небо. Прореха в тучах уже затянулась, и они медленно наливались нездоровым сизым цветом, грозя прорваться гнилым дождем.

– Ты видел? Там, за тучами – темная полоса.

Финист цепко и твердо взял ее за плечо и повел дальше, не поднимая головы.

– Тебе лучше не смотреть в небо. К добру это не приведет.

– Но что это? – Марья едва поспевала за Финистом, но все равно запрокидывала голову. Пусть тень, расколовшую небо, и не было уже видно, Марья все равно ощущала от нее холод и жуть бескрайнего пустого пространства. Словно заглянула далеко в космос, туда, где нет ни звезд, ни черных дыр.

– Я не знаю. Да и не важно это. Идем.

Соврал.

Марья поджала губы, делая зарубку в памяти. Она еще вернется к этому вопросу, но позже, гораздо позже – когда у Финиста не будет возможности увильнуть от ответа.

Посреди улицы матово светилась стеклянная башня, выше любых домов. Словно кто-то вырвал ее из сада таких же высоток из стекла и металла и воткнул сюда, в старую брусчатку, среди низких, осевших домов. Сначала Марье показалось, что вместо окон у башни экраны и каждый показывает что-то свое, но когда они подошли ближе и она присмотрелась, то поняла, что затемненные стекла отражают небеса над разными местами: и лазоревую глубину над летним полем, и матовую белизну затертых метелями северных туч, и бурлящее небо над океаном, к которому тянутся ниточки тайфунов.

Она была настолько чужеродна туманной изнанке города, что сначала Марья решила, что заснула на ходу. Но Финист обрадованно прищелкнул языком и потащил ее к высоким стрельчатым дверям, больше подходящим готическому собору, чем стеклянной высотке.

– До сумерек нам спешить некуда, – пояснил он, и двери легко распахнулись от легкого прикосновения. – Лучше пересидим день здесь, пока ты не окоченела.

Только после его слов Марья поняла, что сковавший ее холод – обычный, принесенный ветром, а не выросший изнутри. Среди стеклянных стен было ненамного теплее, чем под небом, но дышалось легче и пар уже не отрывался от губ.

– А это что за башня? Ее я тоже в городе не помню. Снова станешь говорить, что правильно смотреть не умела?

– А ее и нет в обычном мире. – Финист легко взбежал по лестнице, и сверху на него падали косые лучи света, молочно-белые, словно огромная луна подсвечивала ступени софитом. – Она как спица, на которую нанизаны остальные реальности. Сны в том числе.

Он помрачнел, словно вспомнил о чем-то неприятном, но тут же тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли. Одно перо вырвалось из волос и плавно упало на стеклянный пол. Марья подняла его, повертела в пальцах, дернулась от накативших воспоминаний. Что было бы, интересно, если б тогда она не притащила домой серо-черные перья?

Словно откликаясь на ее мысли, в одном из стекол задвигались изломанные темные силуэты, будто марионетки в театре теней. Марья поспешила отвернуться – вряд ли на изнанке ей покажут хоть что-то хорошее. О плохом думать не хотелось, плохого и так хватало. Она поспешила за Финистом наверх, и стекло под ногами звенело чистым хрусталем, и волей-неволей Марья вспоминала ледяной терем из сна.

Здесь хотя бы было теплее.

Финист поднялся на несколько пролетов и сидел на площадке у окна, прижавшись лбом к стеклу. Марья не видела, что он разглядывал, подошла и села рядом.

– А ты что делал все эти годы? – Губы пересохли и плохо слушались, и слова получились скомканными и невнятными.

Мертвый сокол едва повернул лицо к ней, и Марья увидела, что в отражении глаза у Финиста нормальные, но какого цвета радужка, она так и не смогла различить.

– Жил. Или изображал, что живу. – Он ответил спокойно, и это спокойствие больше походило на грусть. Сейчас, без своих извечных шуточек и подначек, он казался сломленным и уставшим.

Жалеть его Марья не спешила.

– Изображал? И как, оценила восторженная публика?

Она следила за его лицом в стекле и не сразу заметила, что и он смотрит только на ее отражение.

– Ну как сказать, – Финист растянул губы в слабой улыбке, – с вилами и факелами за мной не гоняются, ни на этой стороне, ни на той. Но пару врагов нажил, это ты верно угадала.

– А за мной зачем следил? Только не ври опять, что присматривал и оберегал!

– Хорошо, не буду, – легко согласился Финист, прикрывая больные глаза. – Можешь считать, что я тебе завидовал. Что тебе не нужно ничего изображать.

Во рту пересохло, и Марья отвела глаза.

Изображать приходилось – маска «идеальной сестры» прижилась легко, ведь стоило ее хоть немного приподнять, как от удушающей вины жить не хотелось. Аня столько ради нее сделала, через столько прошла, а она даже не может ее просто не огорчать! И самое противное: гадкий, въедливый голос существовал только в мыслях Марьи, сама Аня ни в чем ее не упрекала и сама смотрела тревожно, предугадывая желания сестры.

Марья поймала себя на том, что только сейчас, еще оглушенная одержимостью Ани, она прекратила притворяться. И ей это нравится.

– Приходилось, – хриплым шепотом призналась она, так и не поднимая глаз. – Приходилось притворяться.

– Что ж, значит, мой план никому счастья не принес. Жаль, что утешить себя нечем. – В его голосе снова прорезалась горькая ирония, и Марья поняла, что ни о чем он не жалеет. – Но, маленькая сестрица, даже знай, как все обернется, я все равно бы попытался. Что угодно лучше Нави.

– Понимаю. Лучше чувство вины, чем сожаление об упущенных возможностях.

Немного помолчав, она спросила:

– А о чем ты жалеешь? Что не удалось в твоем плане?

Финист оттолкнулся от стекла, потянулся, как кот, щуря глаза.

– Любишь ты растравлять раны, маленькая сестрица. – Он усмехнулся, но все же ответил: – Я был тварью леса и ею же и остался. Оказалось, чтоб ожить, вырваться в мир живых недостаточно.

Он замолчал, и неловкая тишина встала стеной. Марья покатала на языке горькие и едкие слова насмешки, но проглотила их, как и слова сочувствия – на них Финист оскорбится, пожалуй, сильнее, чем на издевку. Но прежде, чем она задала очередной вопрос, башня зазвенела сверху донизу, словно по стеклянной лестнице дробью застучали каблуки сотни людей.