Синий билет - Софи Макинтош Страница 13

Однажды утром – темно-розовое пятно на ватной прокладке. Розовое пятно на туалетной бумаге. Я сидела на полу в ванной, тихо сжав кулаки. Я досчитала до тысячи, и еще раз до тысячи и приказала себе: «Не выбегай на улицу и не вой». Меня охватила печаль, пока я не взяла себя в руки и не засунула побольше бумажных салфеток в трусики. День продолжался. Я проклинала нехватку веры, вселенскую нестабильность, свою внушаемость и уязвимость перед страхами и мыслями. Я проверяла каждый час. Розовых пятен больше не было.

– Так что в любой момент все может закончиться, – сообщила я доктору А. – И что мне надо делать в таком случае?

– Ну, масса белобилетных женщин с этим как-то справляются, – ответил он.

Интересно, как.

– А что, если я этого и заслуживаю? – спросила я, зная, что именно это он и хочет от меня услышать. – Что, если это все из-за того, что я непригодна?

Он раскинул руки и потянулся.

– Время вышло. У меня следующая пациентка.

Оставаясь одна дома, заперев дверь, я прикладывала сцепленные ладони к животу, визуально увеличивая его. Просто посмотреть, говорила я себе. Прошло три бескровных месяца. Не так уж и долго. Мои легкие, моя диафрагма горели от напряжения. Я засовывала подушку под футболку. Просто посмотреть. В ванной я вставала на стул перед зеркалом и видела все свое тело, кроме головы. Меня пугала безрассудность этого поступка – вот так встать на стул, и одно падение могло бы избавить меня от всех проблем.

Отчасти мне и хотелось грохнуться со стула на пол, я это говорю совершенно искренне. Я могла бы упасть обратно в свою прежнюю жизнь, думала я, это же как свалиться с кровати среди ночи и избавиться от дурного сна. Но я аккуратно слезала со стула.

В нашем местном центре искусств показывали документальный фильм, на который я пошла как-то вечером с Айоной. Но я понятия не имела, что фильм про роды. Легкое напоминание о том, как нам повезло в жизни, если мы вдруг об этом позабудем. Мы видели руки врачей внутри женского тела. Кадры сопровождались не человеческими голосами, а наложенной дорожкой с классической музыкой. «Какая гадость», – выдохнул кто-то сбоку от меня, но в темноте зрительного зала я не разглядела, кто это сказал. Айона протянула мне плитку шоколада, но я отмахнулась. Мой взгляд был прикован к экрану.

Эмиссар сидел на стуле у двери позади экрана, вытянув ноги и позевывая. Белая рубашка, темно-синие брюки и пиджак, обычный костюм. Я лишь однажды видела, как эмиссар опрокинул кого-то на землю и уволок куда-то так быстро, что впору было подумать, будто ничего не произошло: все случилось так стремительно, что никто даже не успел отреагировать. И все же я была рада, что на мне мешковатая рубашка. И я заставляла себя отпивать вино из пластиковой чашки, которую мне кто-то дал, несмотря на то что мне было известно про свое состояние. Я слегка омочила губы и крепко сжала их, чтобы они потемнели от вина. Во время фильма мне в голову пришла мысль вылить остаток вина на себя. На экране женщина, широко раскрыв рот, кричала от боли, и этот крик, казалось, не умолкал долгие годы, и хуже всего, этот крик был не слышен, зато были видны влажные недра ее глотки, и потом что-то шевельнулось в обтянутых резиновыми перчатками руках врачей. С нарастающим ужасом я осознала, что та же самая боль жила внутри меня, дожидаясь лишь возможности исторгнуться наружу.

Когда в зале зажегся свет, люди стали смотреть на меня и на пролитое на мою одежду вино.

– О, с тобой произошла неприятность, – заметила Айона.

Она достала из сумочки бумажные салфетки и обтерла ими мою рубашку и джинсы.

– Какая же я неловкая! – словно извиняясь, произнесла я.

Больше мне никто не помог, и я кое-как вытерла смятыми салфетками винные пятна с бетонного пола.

На улице влажная рубашка прилипла холодной пленкой к моей коже. Мы с Айоной шли домой молча.