2312 - Ким Стэнли Робинсон Страница 128

Я скучаю по тебе, Хетти Мун,

Но мне некому об этом сказать —

Мир перед моими глазами почернел.

Когда она бывала на ферме одна, то пела старую балладу и гадала, как бы исправить положение. Возможно, никак. Смерть постепенно сокращает жизнь. Части умирают раньше целого. Когда умирают люди, которых вы любили, умирает часть вас. Со временем становишься похожим на куст можжевельника: одна живая ветка на мертвом стволе. И ничего не поделаешь.

Нет иного счастья, чем в действии. Нет, неправда. У каждой части триединого мозга свое счастье. Ящерица на солнце, млекопитающее на охоте, человек, делающий добро. А хорошо то, что хорошо для земли. Поэтому, работая, ты словно греешься на солнце, словно охотишься и словно создаешь ландшафт — место, где люди могли бы жить в будущем, — и втройне счастлив. Конечно, этого должно быть достаточно.

Но потом тебе хочется поделиться своим счастьем. Просто чтобы рядом был кто-то, с кем можно вместе чувствовать счастье, тот, кто тобой доволен. Алекс была довольна ею.

Свон видела путешествующих одиночек, старых жителей космоса, которые одни шли по свету, не связывая себя отношениями ни с кем из людей. Вот ее мир: она долго была одной из них — больше половины жизни. Неужели все они в процессе поиска? Она вспомнила, что слышала, как говорят: хочу найти пару. Найти пару значит спариться. Один из синонимов для «пары» — слово «чета»; отсюда «сочетаться». Осмотришься, и видишь: желание встретить пару возвращается. Тонкие оттенки смысла — вначале пара, потом чета. Атавистическое явление, словно они голуби или другие существа с генетическим стремлением к созданию пар. «Свон не лебедь», — сказала она в парке недоумевающим коллегам. Но откуда ей самой это знать?

— Я хочу кое-кого найти, — на пробу сказала она Мкарету.

Мкарет рассмеялся.

— Тебе нравится тот парень! Варам с Сатурна. Может, ты хотела сказать: «Я кой-кого нашла»?

Свон смотрела на Мкарета. Она еще не вполне свыклась с мыслью, что можно быть любимой. Или даже любить самой.

— Но я давно с ним знакома. Я знаю его уже несколько лет!

— Еще лучше, — сказал Мкарет. — Ты знаешь его. На самом деле ты должна была провести с ним много времени. Что случилось в туннеле? Что вы там делали?

— В основном свистели, — ответила она. — Но да. Кое-что случилось.

— Может, это и есть суть брака, — сказал Мкарет. — Свистеть вместе. Своего рода перформанс. Я хочу сказать, не просто разговоры, а перформанс.

— Брак, — повторила Свон, дивясь слову. Для нее это была концепция Средневековья, старой Земли — идея, очень отдающая патриархатом и собственничеством. Брак не для космоса и не для долгой жизни. Когда живешь целую эпоху, у каждой стадии твоей жизни своя история, которая длится несколько лет, а потом обстоятельства меняются, и у тебя новая жизнь и новые спутники. Это невозможно изменить, если вертишься на огромной карусели, поэтому уродовать свою жизнь в попытках установить неестественно длительные отношения означает риск вовсе разрушить их; разрыв произойдет по всей длине и оставит мучительную рану и привкус лжи; хотя на самом деле это был просто эпизод, одна из маленьких смертей и возрождений в эпохах твоей жизни. Такова жизнь.

По крайней мере так казалось ей и многим другим, кого она знала. Такова была обычная структура чувств в ее культуре в ее время. Жители космоса свободны — наконец свободны и наконец люди. Так считают все они, и так побуждают друг друга чувствовать, и Свон всегда в это верила, всегда соглашалась, что это правильно. Но структура чувств — явление культурно-историческое; со временем она меняется вместе с людьми; переживает реинкарнацию. И если культура со временем меняется, а человек живет на рубеже культур… меняется ли при этом сам человек? Может ли измениться? Может ли измениться она?

Но разве брак — не обещание не меняться?

Свон бродила по болотистой земле и размышляла. Однажды лягушка того же цвета, что и камни, вдруг отпрыгнув от ее протянутой руки, уселась, глядя на нее, настороженная и любопытная, спокойная, но готовая снова отпрыгнуть.

— Прости, — сказала Свон. — Я тебя не видела.

Но теперь заметила. Лягушка сидела, гладкая на шероховатых камнях, живая, дышащая.

Свон пошла прогуляться к северу от путей Терминатора, в область альбедо-структуры Трикрены. Подальше от контрастов терминатора, где косые лучи солнца вдруг падают на возвышенные места и эти возвышения сверкают так ярко, что прочая местность кажется абсолютно черной. Белое и черное сталкиваются — глаза с трудом возвращаются к восприятию ландшафта. Именно это ей иногда нравится. Ее шизофреническая жизнь в космосе.

Она шла в манере солнцеходов, ориентируясь по карте, которую запомнила и держала в голове. Двигаясь почти вслепую на запад, она знала, что скоро придет к возвышению севернее Малера, минует несколько пропеченных солнцем заброшенных космических стартовых площадок и окажется на вершине откоса небольшой борозды в земле, очень старой; оттуда начинался двухсотметровый спуск на равнину внизу.

К счастью, откос покрывали неширокие выступы, которые образовывали лестницу вниз. Свон уже бывала здесь. Эти ступени Эберсбахера часто использовали солнцеходы, идущие этим маршрутом; много лет назад их подмели и очистили от пыли и обломков. Извилистая дорожка из потрескавшихся каменных плит привела ее на равнину. Свон считала, что на Меркурии самое правильное расстояние до горизонта: не «рукой подать» и «в жизни не доберешься», но такое, что туда можно дойти и исследовать.

Здесь обнаружилась небольшая группа солнцеходов; люди методично шли на запад. Маленькие серебристые фигуры, напомнившие Свон инспектора Женетта, скрылись от нее за горизонтом. Они идут, потом меняются — ложатся в тележки и спят, пока их везут другие. Шагать вместе и везти с собой спящих — прекрасное ощущение доверия и уверенности, обретение спокойствия, с каким вручаешь свою жизнь незнакомцам; отчасти это и означает быть меркурианином. Очень долго только это и нужно было Свон. Это — и ее город.

Она спустилась с откоса и вышла на плоскую равнину Трикрены. Здесь тропа исчезла, потому что идти можно было в любом направлении. Здесь она могла встретить ночь, идти до рассвета, стоять на вершине Тора и смотреть, как высочайшие точки поверхности загораются, точно свечи, и огонь распространяется вниз от пламенеющей вершины. Хорошо вечно идти на рассвете. Кто может выдержать полдень или угасание дня? Оставить рассвет позади, бежать в ночь. Не давать наступить новому дню — кто знает, что он принесет? У нее не было ни плана, ни идеи.

Долгое время Свон бежала, не думая ни о чем, кроме камней под ногами, и не видя ничего, кроме общих очертаний местности. Ей больше ничего не было нужно. Можно вырвать все внутренности Меркурия, извлечь все ценные минералы — поверхность ничуть не изменится. Она уже стала шлаком мира. Морщинистым лицом старого друга. Повсюду скалы, камни, выступы, выбросы. Одеяло пыли. Золото в холмах. Но с друзьями можно поговорить. Мне нужна возможность поговорить с тем, кто мне небезразличен. Хочу слышать то, что мне интересно, что удивляет меня, хотя, похоже, я утратила способность удивляться. Меня легко удивляет только правда. Как вышло, что рядом нет никого, склонного удивляться, кого можно было бы удивить?