Ночь черного хрусталя - Владимир Михайлов Страница 12

— Хорошо, — буркнул он наконец. — Но сделайте одолжение, думайте быстрее. Только почему для этого надо забираться в будку?

— Дорога, может быть, просматривается, — сказал Милов, — и движущийся предмет легче заметить. Если же мы сосредоточимся только на наблюдении…

— Ну хорошо, хорошо. Идемте.

До павильончика дошли без приключений. Скамья в нем сохранилась — была она каменной; только урна для мусора оказалась перевернутой и откатилась в сторону. Они сели.

— Очень уютно, — сказала Ева. — Ну, Дан, начинайте. И постарайтесь успокоить нас, потому что от вида этой дороги мне хочется плакать.

— Согласен, — сказал Милов. — Поделюсь своими мыслями. Нет, тут не вспышка фермерского гнева. Тут что-то куда более серьезное. Господин Граве, вы — местный житель, вы лучше знаете свою страну, чем, вероятно, Ева, и во всяком случае, чем я. Что, по-вашему, могло произойти? Внешне это напоминает некий эмоциональный взрыв, причем тут действовали не одиночки, но масса: даже банде хулиганов сотворить такое не под силу, по-моему, за всем этим чувствуется какая-то организация. Тут творилось не просто бесчинство. Вы обратили внимание? Ни одно деревце не сломано, не ободрано, ни один куст не помят, хотя вдоль дороги их вон сколько; только изделия рук человеческих, и тоже не всякие, но, как мне кажется, в основном плоды современного развитого производства. Я насчитал восемь электрических утюгов — и ни одного простого, полдюжины разбитых стиральных автоматов — и ни одного корыта…

— Да их наверняка давно уже не осталось! — сказала Ева.

— Может быть. Но вот журналы на дороге нам попадались только связанные с техникой, а не, скажем, с порнографией…

— У нас нет таких, — хмуро сказал Граве.

— Я чувствую, это звучит неубедительно — но дело в том, что я стараюсь перевести на язык доказательств то, что ощущаю интуитивно… Хорошо, не стану доказывать, скажу только о моих выводах. Я не очень хорошо разбираюсь в намурском и совсем не знаю фромского; однако, мне кажется, и журналы, и газеты — обрывки их — попадались тут на обоих языках. Если бы не это, я предположил бы, что речь идет о национальном конфликте: по слухам, между намурами и фромами вовсе не всегда царят мир и согласие…

— Это и неудивительно, — сказал Граве. — Мы, намуры — народ работящий, тихий, законопослушный; кроме того, мы живем на этой земле столько, сколько себя помним. Фромы же появились тут каких-нибудь четыреста лет назад; это пришлый народ, работают спустя рукава, зато любят повеселиться, да… Не возьмусь утверждать, что мы с ними всегда ладим. Но чтобы дело дошло до такого… — Он пожал плечами. — Нет, все было тихо, мирно… Так что если вы подозреваете, что у нас возникли какие-то столкновения на этой почве, то наверняка ошибаетесь…

— Намуры и нас, иностранцев, не очень любят, — сказала Ева. — Но в действиях это, насколько могу судить, никогда не проявлялось. Я всегда чувствовала себя тут спокойно, как и во всякой цивилизованной стране. Теряюсь в догадках…

— Вот вы оба, — сказал Милов, — были свидетелями, даже участниками этого… назовем его инцидентом — в поселке. Наверное, ведь люди, ворвавшиеся к вам, не были предельно молчаливыми; что-то же они говорили, даже кричали, может быть. А вот что?

— Нет, конечно, они вовсе не молчали, — подтвердила Ева. — Один из тех, что вторглись в дом моего приятеля, сказал мне очень даже выразительно: «А ты, цыпка, сейчас сделаешь ножки циркулем». А другой добавил: «Получишь массу удовольствия, ручаюсь».

— Гм, — неопределенно сказал Милов. — Ясно, однако не совсем на тему. А что слышали вы, господин Граве?

— Ну, я не возьмусь передать дословно, я, признаться, был достаточно взволнован, чтобы… Но смысл был примерно таков: всмятку все умные головы, погодите, мы вам еще не такое покажем, убийцы очкастые… Да, нечто подобное. Были и другие выражения, но они — не для женского слуха.

— А вот это уже ближе к сути дела, — сказал Милов. — Ведь Намурия, господин Граве, страна промышленная, не так ли?

— О, да! — ответил Граве, и в голосе его прозвучала гордость. — Наши изделия известны во всем мире. Наша электроника, наша химия — мы успешно конкурируем с Америкой, Японией, Германией…

— И природа при этом гибнет, — закончил за него Милов.

— Что верно, то верно, — сказала Ева. — Найти зеленое местечко стало почти невозможно. А даже я еще помню…

— Вам легко говорить это, доктор, — Граве, казалось, несколько обиделся. — А что творится у вас дома?

— Бордель, — сказала Ева. — Но мы спохватились раньше вашего. Уже почти во всех штатах приняты законы… Как и у вас, Дан, по-моему…

— Ну, у нас принятие законов — фактор скорее тревожный, — усмехнулся Милов. — Мы ничего не умеем так хорошо, как обходить законы, и если до их принятия нарушаем правила кое-как, то после — начинаем делать это уже профессионально. Правда, я уже некоторое время не бывал дома, и что там сегодня — могу только представлять…

— Все путешествуете, — сказал Граве.

— Все путешествую, — подтвердил Милов.

— У вас же, Ева, насколько я понимаю, просто сильно возросли цены на убийство природы — как охота на львов стала обходиться дороже, когда их осталось мало. Цены возросли, но охота не прекратилась. Ну, а тут, в вашей стране, господин Граве…

— У нас, — сухо проговорил Граве, — происходит то же, что и везде. Мы вовсе не желали и не желаем отставать от уровня цивилизации. Да, конечно, издержки, но наше демократическое общество успешно протестует. Партия Зеленых — вам о ней, разумеется, известно, — уже прочно утвердилась в парламенте и активно действует. Наши молодые защитники природы предприняли у берегов Новой Зеландии…

— А, ну, это, конечно, колоссально, — согласился Милов. — Судьба Новой Зеландии, безусловно, должна волновать вас безмерно. Ну, а на берегах вот этой реки — Дины, кажется, я верно назвал, — что они сделали?

— Я полагаю, немало, — сказал Граве. — В частности, даже Научный центр вынужден платить немалые штрафы…

— Все верно, — согласился Милов. — Зелень исчезает в природе, но вместо зеленых листьев возникают зеленые бумажки на банковских счетах. Вы никогда не пробовали приготовить салат из двадцатидолларовых бумажек? Свою валюту я не предлагаю, у нас зеленые только трешки, их нужно очень много, чтобы насытиться. Хотя из пятидесятирублевых, пожалуй, можно варить неплохие щи.

— О, щи! — сказала Ева. — Экзотика!

— Бросьте, Ева, — сказал Милов. — Экзотика — это когда в магазинах полно всего, а когда жрать нечего — это как раз не экзотично. Да не об этом речь. Скажите: вот то, что происходило и в поселке, и, видимо, тут, на дороге, и может быть, сейчас творится еще где-нибудь — не могло ли все это произойти как реакция на уничтожение природы: не скажу — безнаказанное, нет, но пока что неостановимое? Понимаете ли, если убийца ближнего вам человека осужден на пожизненное заключение или даже приговорен к смерти — разве убитый воскресает? Разве возмещается ваша потеря? Почему в вашей стране, Ева, в свое время существовал суд Линча, а у нас — так называемый самосуд? Потому что или не было судебной власти, или на нее не надеялись. Так сказать, прямое, волеизъявление жителей. И для того, чтобы оно возникло, порой достаточно бывает одного единственного события, даже не самого важного…