Тайна генерала Каппеля - Герман Романов Страница 12

Так что надеяться на межсоюзническую свару бесполезно, нужно рассчитывать только на собственные силы…

Владивосток,

командир роты Военной

учебно-инструкторской школы

подполковник Хартлинг

На душе царила маята – вот уже полчаса подполковник Хартлинг бесцельно ходил по комнате, выписывая шагами мудреные кренделя. И думал о наболевшем – вот уже два года шла кровавая борьба красных с белыми, но большая часть населения просто не понимала сущности этого противостояния, так как не уяснила, чего же окончательно добивается каждая из враждующих сторон.

Мысли были тягостными – большевики обещают неимущим и сельскому населению положительно «все», но на дороге этой стоят здравомыслящие и благородные элементы, к которым примазалось, конечно, немало вредных субъектов, прикрывающихся для вида своею преданностью законности. Все эти люди по терминологии большевиков «белые» – сторонники павшего режима. Малоимущие и полутемные массы легко пошли на удочку «товарищей», отдавая свои симпатии красным. Имущие знают, что коммунисты национализируют имущество, а потому скорее симпатизируют колчаковцам. К сожалению, те же правительственные служащие Владивостока получали жалованье сибирскими деньгами, ценность которых, после неудач на фронте, катастрофически падала, поэтому жить с каждым днем становилось все более и более тяжело, дороговизна росла стремительно.

Часто приходилось слышать фразы типа «а чтоб сдох ваш Колчак» в устах тех, кто отнюдь не симпатизировал большевикам. А от этого становилось тревожно на душе, ибо подполковник чувствовал, что люди уже просто ждут, чем все закончится.

– Ничем хорошим, и очень скоро, – пробормотал Хартлинг. Верховный правитель в плену у большевиков, восточный фронт рухнул. Назначенный Колчаком правитель новоявленной Российской Восточной окраины атаман Семенов, удерживающийся в Забайкалье только с помощью японских штыков, никакими симпатиями у населения Владивостока не пользовался. Наоборот, стали циркулировать слухи, что пора-де установить народную власть, истинно «демократическую», с земцами, «общественностью» и эсерами во главе. И даже с большевиками в коалиционном правительстве.

– Это и станет окончательным развалом белого движения, его крахом! Часы бьют двенадцать, – прошептал подполковник, искоса бросил взгляд на большие настенные часы – стрелки показывали без четверти двенадцать ночи. И невольно вздрогнул – слишком символично оказалось время, как раз в лад его мыслям.

Хуже того, те генералы и офицеры, начиная от командующего Розанова, что считали Семенова выскочкой и фактически отказались выполнять последний приказ адмирала Колчака, играют на руку красным в конечном итоге. Ведь любая розовая власть, пришедшая на смену белой, рано или поздно сменит свою окраску на красную, как это случилось с иркутским Политцентром.

Нужно бороться, даже пойти против командования, но любой ценой удержать Владивосток, этот ключ ко всему Приамурью, в прежнем цвете – атаман плох, он не лидер, но символ, без сохранения преемственности будет крушение, неужели этого не понимают!

Южнее Тулуна,

командующий 3-й армией

генерал-лейтенант Сахаров

На ночлег командующему отвели дом священника, который вместе с матушкой встретил его хлопотливо и радушно – огромный медный самовар блестел начищенными боками, на ужин простая, но обильная еда – тушенная с мясом картошка, огурцы, соленые грузди, квашеная капуста и обязательные в каждом старожильческом доме шаньги.

Батюшка даже водрузил на стол неизвестно каким чудом сохранившуюся в революционном лихолетье бутылку вина со старой, еще царскою этикеткой. Под рюмочку красного и разговорились на близкие и больные, как всюду и везде, темы – о разрухе, о кровавой междоусобной брани, о русском горе-несчастье.

– Скажите, батюшка, а как настроение ваших местных селян? Чего они хотят?

Священник надолго задумался, поглаживая мозолистой ладонью окладистую, с обильной сединою бороду, Сахаров молча ждал, помешивая ложечкой мед в стакане душистого травяного чая.

– По правде скажу, что наши крестьяне так устали, что хотят только одного – спокойствия, да чтобы крепкая власть была, а то много уж больно сброда всякого развелось за последние годы, – старый священник замолчал, продолжая задумчиво поглаживать бороду. Потом, словно решившись, заговорил звучным, отнюдь не стариковским голосом, веским и убедительным, будто на проповеди.

– Вот перед вашим приходом комиссары были здесь, все убежали теперь. Так они запугивали наших мужиков: белые, говорят, придут, все грабят, насилуют, а чуть что не по ним – убьют! Мы все, прямо скажу, страшно боялись вас. А на деле увидели после первой же вашей партии вчера, что наши это, оказывается, настоящие русские офицеры и солдаты.

Константин Вячеславович помрачнел – на местах полная неосведомленность, до того, что даже священник не имел никакого представления, какие цели преследовал адмирал Колчак, что представляет собой белая армия, чего она добивается. А потому и слушали все это время эсеров и земцев, что любого черного кота добела отмыть могут. И грязью доброе начинание замазать – вот ведь беда какая…

– Крестьяне, ваше превосходительство, совсем сбиты с толку. Боятся они, боятся всего и больше молчат теперь, про себя думы хранят. Ну а только все они, кроме царя, ничего не желают и никому не верят. Смело могу сказать, что девять из десяти моих прихожан – монархисты самой чистой воды. А до остального равнодушны: что белые, что красные – они не понимают и не хотят ничего!

Генерал был ошарашен таким откровенным признанием, а память тут же услужливо вернула его в старожильческие села, через которые он отступал последние месяцы. Во многих домах на стенах продолжают висеть портреты убитого большевиками государя-императора Николая и его брата Михаила. На столах клеенки с императорской символикой и рисунками, с членами царской семьи.

В Красноярске в руки попала листовка, которой большевики поднимали крестьян на восстание против адмирала Колчака, – лозунг несовместимый, но страшный по своей силе, раз овладел умами тысяч крестьян – «За царя и Советскую власть!».

Да еще упорные слухи ходили, что сам великий князь Николай Николаевич, что первые годы мировой войны главнокомандующим был, Ленина в Москве своим наместником поставил и против белых выступить крестьян в Сибири повсеместно призвал.

Это какая каша в мозгах темного народа творится? И кто, скажите на милость, ее так крепко заварил?!

Уже ложась спать, видя перед собою кровать, Сахаров заметил, как его адъютант, недолго пошептавшись со священником на кухне, направился к нему. И тихо сказал:

– Ваше превосходительство, вы сюда не ложитесь, вчера здесь спал наш офицер, больной тифом!

– Какая разница?

Константин Вячеславович отмахнулся с небрежностью рукою, усмехнулся и лег на мягкую постель, вытянув с наслаждением гудевшие ноги, – он сильно вымотался в дневном переходе да на морозе. И действительно, не все ли равно было – спать на этой кровати или на полу рядом. Ведь на каждом ночлеге здоровые и больные были перемешаны, спали вместе вповалку, битком набившись в дома.