Падший - Павел Корнев Страница 12

Свет — это боль.

Я осознал это сразу, как только открыл глаза. И потому немедленно зажмурился, но боль не ушла. Она все глубже и глубже вгрызалась в голову, давила в темечко и стучала в виски.

А еще — позвякивание. Легкое позвякивание через равные промежутки времени, словно кто-то размешивал в стакане чай и ненароком задевал ложечкой стеклянные стенки.

Дзинь, дзинь, дзинь.

Позвякивание было даже хуже света. Казалось, еще немного — и у меня из ушей побежит кровь.

«Где я?» — Вопрос пробился через одуряющую боль и заставил взять себя в руки.

Где я, черт побери?! И как здесь очутился?

Я лежал. Лежал на мягком матраце и был укрыт простыней, а потому никакая это не кутузка, не притон и не подворотня, куда запросто может угодить опоенный непонятным зельем простак.

А что меня опоили, в этом не было никаких сомнений. В памяти зияли бездонные провалы, после завершения танца Черной Лилии я не помнил ровным счетом ничего. Духота вкупе с табачным дымом, возбуждением и нервным перенапряжением так подействовать не могли. Не иначе чертов индус подмешал что-то в лимонад.

Проше всего было открыть глаза и осмотреться, но, памятуя о недавнем приступе мигрени, я продолжал лежать со смеженными веками и прислушиваться к легким шорохам и тревожному позвякиванию.

— Вы проснулись? — спросил вдруг женский голос.

Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был знаком. Раньше он казался более низким и волнующим, но изменился лишь тембр — человек был тот же.

«Черная Лилия?!» — промелькнуло в голове, и я с изумлением уставился на девушку, которая стояла у стола и длинной железной ложкой размешивала лимонад в кувшине из прозрачного стекла.

Высокая, стройная, черные волосы убраны в простую прическу, бледное лицо с тонкими чертами урожденной аристократки. Выбивались из общей картины лишь глаза, светлые глаза сиятельной; они смотрели на меня с неприкрытой насмешкой. Острые, проницательные, умные.

Домашнее платье строгого покроя с закрытыми плечами и руками нисколько не походило на откровенный наряд экзотической танцовщицы, но ошибки быть не могло. Я помнил этот взгляд. И помнил его по выступлению в варьете…

… Я вывалился из черного хода варьете в прохладу летнего вечера и едва устоял на ногах. Сильно шатало, кружилась голова, но свежесть уличного воздуха прогнала тошноту и прочистила сознание. Звон в ушах стих, стали слышны раздраженные голоса.

«Щелк!» — разложился вынутый из кармана нож.

Но голоса не приближались, и стало ясно, что это не засада, что ждут не меня.

Благоразумие заставило спрятать складной нож; я сделал несколько глубоких вдохов и зашагал по переулку.

Вокзал. Мне надо было на вокзал.

Но голоса звучали все отчетливей, а когда я осторожно заглянул за угол, то увидел, что проход перегорожен конным экипажем. Развернуться и уехать ему не давали двое громил. Один из бугаев перехватил поводья и свободной рукой наставил на возницу наваху, другой пытался распахнуть запертую изнутри дверцу.

Спиной ко мне стоял коротышка; он возился с установленным на трехногом штативе фотографическим аппаратом.

«Какого черта тут происходит?» — хотел было во всеуслышание поинтересоваться я, но вместо этого молча шагнул вперед. Настроения разговаривать не было…

— Ваш лимонад, — улыбнулась Черная Лилия, переливая напиток из кувшина в высокий бокал.

Пользуясь случаем, я слегка приподнял простыню и кинул под нее быстрый взгляд. Вопреки шальному предположению, на мне все же оказались кальсоны, и это обстоятельство не столько разочаровало, сколько заставило недоуменно наморщить лоб.

Да что здесь происходит? Картинка никак не складывалась.

А танцовщица спокойно подошла к кровати и протянула бокал.

— Прошу…

Памятуя о событиях вчерашнего вечера, принимать напиток из рук незнакомки не следовало, но всякая попытка сглотнуть царапала горло наждаком, поэтому я плюнул на осторожность и выпростал из-под простыни левую, лишенную татуировок руку.

Лимонад оказался в меру сладкий, с легкой кислинкой. Я сразу почувствовал себя живым.

Черная Лилия без тени смущения уселась на кровать рядом и принялась с интересом разглядывать меня.

— Идеально! — выдохнул я, отрываясь от бокала.

Танцовщица рассмеялась.

— Вчера ты очень подробно рассказал, как его следует готовить, — сообщила она и многозначительно добавила: — Прежде чем лишиться сознания.

Я откинулся на подушку и отрешенно уставился в потолок.

— Наверное, что-то съел.

— Или выпил, — поправила меня Черная Лилия, поднялась с кровати и вернулась к столу. — Или покурил? О нет! Судя по твоим венам, вколол.

Мое вчерашнее состояние и в самом деле походило на наркотическое опьянение, а поскольку вены усеивали многочисленные точки старых уколов, любые попытки оправдаться прозвучали бы, по меньшей мере, жалко. И уж совершенно точно — неуместно.

— Еще лимонада? — предложила танцовщица.

— Не откажусь, — согласился я и прислушался к шороху под кроватью. — Скажи, удав…

— Нет! — рассмеялась Черная Лилия, протягивая бокал. — Не беспокойся. Я не держу его дома.

— Отлично, — усмехнулся я. — Не хотелось бы ощутить его удушающие объятия.

— Не удушающие, — поправила меня танцовщица. — Удавы не душат жертву, они обвивают ее, сдавливают и останавливают кровоток.

— Буду знать, — сказал я и откинулся на подушку. Слова об удушении вызвали некий подсознательный отклик, словно в памяти вдруг сложился очередной кусочек мозаики.

Вчера я кого-то душил. Это точно.

Бородатого швейцара? Нет, кого-то еще. Но кого?

Фотограф стоял ко мне спиной.