Те, которые - Андрей Жвалевский Страница 12

А вообще-то «Аврора» при правильной настройке вызывает светлую печаль и лечит бессонницу.

Поэтому я и решил сотворить «Сотку» – чтобы поиздеваться над теми, кто ни хрена не понимает, но очень любит понадувать щеки. Так сказать, новое платье короля.

Мы немного помолчали.

– Как себя чувствуешь? – спросил Меценат.

– Нормально.

Я взял со стола «Пианино» и принялся вертеть его в руках. Отчего-то мне не хотелось продавать эту безделушку. Возможно, потому что зрячий человек не сможет по-настоящему оценить все ее достоинства.

– Ничего не болит?

– Ничего… Устал просто…

Я пробежался пальцами по внутренней поверхности «Пианино». Вокруг посветлело.

– Я знаю, тогда ты мне не поверил, – Меценат говорил твердо.

Когда-то мне казалось: если он говорит твердо – значит, совершенно спокоен. Теперь знаю, что в такие минуты Меценат напряжен, но полностью себя контролирует. «Пианино» под пальцами зазвучало сильнее, я разобрал силуэт у двери. Меценат стоял, привалившись к косяку и сложив руки на груди. Или мне так казалось.

– Когда «тогда»?

– Когда я напился. Я нес пургу, как тебе казалось.

Мастерская была залита ровным сумеречным светом. Я мог разобрать очертания и крупные детали любого предмета. Лицо Мецената по-прежнему оставалось в тени.

– Да уж, – согласился я. – Бред полнейший.

– Это не бред. Сейчас я трезв. И могу повторить многое из сказанного.

Я водил по «Пианино» всей ладонью. Освещение нарастало, как в кинотеатре после окончания сеанса. Появились цвета, мелкие детали. Теперь казалось, что на лице Мецената – глухая черная маска. А на теле – бесформенный плащ.

– Значит, – сказал я спокойно, – завтра я умру? И ты подгонял меня, чтобы я успел к выставке?..

– Не совсем… Не только. Я по-прежнему думаю, что тебя можно спасти. Во всяком случае, сделаю все от меня зависящее.

В мастерской стало совсем светло. Лицо и фигура Мецената притягивали мой незрячий взгляд. Чернильное пятно на яркой картине.

– А почему ты думаешь, что я умру именно завтра?

– Я не думаю. Я знаю.

Послышались мягкие шаги. Чернильное пятно приблизилось ко мне. Меценат понизил голос:

– Можешь считать меня психом…

– Уже считаю, – мне хотелось перевести все это в шутку. – Нормальный человек в меня не стал бы вкладываться.

Черное лицо и размытый плащ совсем близко.

– А знаешь, почему я рискнул? – Меценат даже и не думал шутить. – Потому что я не рисковал. Я совершенно точно знал, что твои «терки» станут модными и дорогими игрушками в Москве этой осенью. Потому что… потому что я живу в этом времени второй раз и знаю… то есть помню, что и как должно произойти.

Я напряженно вслушивался в голос. Да, он волновался. Да, боялся сорваться. Но при этом оставался абсолютно искренен. Не удивлюсь, если я первый, кому он эту фантастику рассказывает.

Фантастику? Уж моя корова лучше молчала бы.

– Твои тактильные картины станут началом нового направления в искусстве. Через полгода Москву и Европу наводнят подделки под тебя. Потом появятся настоящие последователи. Они не будут копировать, начнут изобретать, пойдут гораздо дальше тебя, начнут играть с воздухом и водой. Но все равно ты останешься первым.

Он замолчал. Кажется, не слишком-то легко даются ему эти воспоминания.

А я вдруг понял, что мне режет руки – так сильно я сжимаю «Пианино». Я торопливо разжал ладонь. Воображаемый свет погас, я снова оказался в темноте.

– И тогда… когда ты жил в первый раз, – уточнил я, – тринадцатого августа я умер?

– Да.

– Не понимаю, – сказал я, – чем тебе моя смерть помешает? Наоборот, повысит продажи.

– Возможно. Но… я хочу тебя спасти. Если я ничего не сделаю – это будет убийство.

Перед глазами стояла темнота, но в этой темноте я различал сгусток чего-то еще более темного. Чернильное пятно на черном бархате.

– Ладно, – сказал я. – Выглядит это все бредово, но тебе это, я вижу, важно. Завтра буду делать все, что скажешь.

* * *

Есть огромное удовольствие в том, чтобы лежать в кровати и чувствовать себя совершенно здоровым. Вокруг люди, проводами какими-то опутывают тебя с ног до головы, еду-питье приносят по первому зову. Пытались уговорить пользоваться уткой («А еще лучше – катетером!»), но тут уж я взбунтовался – навевало неприятные воспоминания о больнице. Пока сидел на толчке, бригада эскулапов под дверью чуть сама не померла от напряжения. Не знаю, заплатил им Миша, или Меценат обработал, или оба постарались, но врачи тряслись над моей нежной жизнью, словно полдюжины кровных братьев.

Впрочем, как потом оказалось, многие работали не за страх и даже не за деньги. Просто были счастливы лицезреть такую знаменитость. Одна девочка-сиделка Наташка мне очень нравилась. Голос такой, что только в «Сексе по телефону» работать. И очень смешливая. Я ей из озорства «Пианино» подсунул, она полчаса с ним забавлялась, визжала от восторга и, набравшись наглости, попросила подарить.

– Вот помру, – весело ответил я, – можешь забирать.

Бедняжка от страха аж дышать перестала. Нет, наверное, без запугивания тут все-таки не обошлось.

А у меня появилось время подумать. Логически порассуждать. Если Меценат не врет, сегодня я умру. Почему-то я ему верил. Но умереть в таких комфортных для здоровья условиях… Нет, вряд ли. Даже если бы не было вокруг меня толпы спасателей жизни и дорогостоящего оборудования, как-то не верилось, что вот вдруг возьму и преставлюсь. Мне приходилось пару сотен раз скоропостижно отбрасывать коньки, но всегда были объективные причины: стресс, удар молнии, камень в голову, нехватка кислорода вследствие пережимания дыхательных путей подушкой…

Мне стало жалко Мецената. Я-то что, перепрыгну в здорового, зрячего, а он останется тут с чувством вины церетелиевского размера.

Я попросил позвать Дмитрия Алексеевича.

Он пришел взволнованный, и мне для начала пришлось уверить его, что ничего страшного с моим драгоценным здоровьем не происходит, просто хочу поговорить. Услать весь медперсонал из комнаты он решительно отказался, оставил Наташу, следящую за приборами. Пришлось говорить намеками.

– Помнишь, – сказал я очень убедительно, – ты пересказывал мне фантастический роман? Там еще один человек получал шанс прожить свою жизнь заново.

– Помню, – медленно ответил Меценат.

– Мне это напомнило, – продолжил я, – другой роман. Там душа человека… Нет, лучше так: личность человека перепрыгивала из одного тела в другое. Все думали, что она умирает, а она на самом деле просто путешествовала.