Истинная история дюны - Андрей Лях Страница 12

Смешение рас привело и к смешению языков. Несмотря на все многообразие диалектов и наречий, все кочевники так или иначе понимали друг друга. Нации общались на своеобразном архаичном арабском с заметными добавлениями пушту, фарси и древнего саджа; с письменностью дело обстояло из рук вон плохо, но настоящим бедствием стали имена. Сами по себе сложные и малопонятные, во многом составленные в нарушение (что не удивительно) как исламских, так и доисламских принципов, с изменениями и перестановками артиклей и предлогов, всех этих ибн, аль-, эр– и эт-, они еще попали под удар переписи и паспортизации, проведенных Комиссией по Ксенологии почти сразу после революции.

Имя бедуина – всегда больше, чем просто имя, это еще и его история, а часто еще и история его семьи. Такой-то, сын такого-то (ибн), живший в Бурхгади (аль-), внук такого-то, из рода под названием, по профессии изготовитель палаток (ковров, оружия, украшений и т. п.), хромой, горбатый, по прозвищу и так далее – очень длинная и иерархически непростая цепочка. Ко всему прочему, имелись тайные имена, запасные имена и еще бог весть что. Комиссия по паспортизации всех этих тонкостей знать не желала, и исходила из привычного европейского стандарта – фамилия, имя, отчество, год рождения, плюс все индивидуальные номера. В таком виде большинство фрименов и попало в официальную документацию. Поэтические гроздья имен и прозвищ кромсали абсолютно бездумно, и в итоге образовалась страшнейшая неразбериха – у громадной части населения одним махом сменились имена, подчас самым невероятным, не поддающимся расшифровке образом. И теперь, спустя столетия, иной раз нет никакой возможности понять, о каком же конкретно человеке идет речь.

Впрочем, в этих нелепостях не было злого умысла, они говорит лишь о том сумбуре, который царил в головах чиновников имперской администрации и об их откровенно наплевательском отношении к делу. Другая картина наблюдается там, где поднимаются вопросы, касающиеся политического реноме власти – тут искажения приобретают откровенно злостный характер. В первую очередь это вопрос о религии.

Религии Дюны официальная версия уделяет ничуть не меньше места, чем экологии, и здесь мы встречаем стандартную подтасовку фактов с добавлением вранья. Казенные борзописцы начинают с туманных ссылок на Магомет-Сари и загадочный буддислам, затем вдруг переключаются на многословную и мало идущую к делу историю создания Желтой Католической Библии, и в итоге иллюстрирует все это эпизодами бесспорно языческих религиозных церемоний фрименов с оргиями и вакханалиями культа Преподобной Матери.

Из всех этих объяснений можно сделать единственный вывод о том, что в огороде бузина, а в Киеве дядька, но никак не больше. Однако скрытая здесь уловка гораздо бесхитростней, чем в случае с экологической теорией. Несмотря на все смущение и беспомощность, имперские историки силятся протолкнуть одну-единственную мысль: Муад’Диб стал лидером (пророком, мессией – как угодно) государственной религии Дюны.

Это уже чистейшей воды обман. На Дюне никогда не было государственной религии, так же как не было единого государства. Невероятная этническая пестрота Арракиса влекла за собой точно такую же религиозную пестроту, и, например, ортодоксальных христиан Балль-Дахара ни в коей мере не волновало, что за тысячи миль от них, среди арракинских язычников, появился какой-то чудаковатый малый, который провозгласил себя мессией и Голосом Неба.

Страшно вымолвить, но военный конфликт на Дюне (факт которого в последнее время историки хотя и со скрежетом зубовным, но все же признают) был еще и религиозной войной. Главный противник языческих Арракина и Хайдарабада, Конфедерация Южных Эмиратов была в основном исламским объединением, хотя и с таинственным, невесть где приобретенным уклоном в суфизм и манихейство. Для правоверных жителей южного Рифта верования магрибских фрименов были вопиющим оскорблением, а ненависть к проклятым идолопоклонникам – отнюдь не формальным чувством. Поэтому, когда после революции финансовое и политическое внимание парламента и транснациональных корпораций переместилось на юг и Джайпур получил негласную поддержку мировых держав, такое понятие, как «джихад», приобрело несколько иной смысл, нежели тот, что вкладывали в него придворные историки.

Немаловажным фактором оказалось и то, что северное язычество тоже не было единым и однородным, и мессианские претензии новоявленного табровского пророка признавались далеко не всеми – как ни странно в подобной ситуации говорить о расколе, но он довольно быстро стал реальностью и в дальнейшем способствовал исламизации Магриба, что закономерно привело к выходу из-под власти Муад’Диба многих родов.

Даже самому неискушенному человеку видно, что фримены перешли от мирной жизни к военной с удивительной легкостью – но на самом деле ничего удивительного тут нет, просто никакой мирной жизни на Дюне не было, да и не могло быть. У такого положения вещей есть вполне определенная причина, которую авторы официальной версии не то чтобы скрывают, но с какой-то неясной стыдливостью избегают произносить вслух. Девяносто процентов населения Арракиса существовало за счет добычи спайса. Но добывать спайс имели право только государственные подрядчики – Гамильтоны, Харконнены, Атридесы. Весь остальной промысел – это тягчайшее, караемое смертью беззаконие. Вот на этом беззаконии и зиждилась вся фрименская цивилизация. Лишь военной силой, бесконечными карательными экспедициями имперская администрация могла хоть как-то удерживать в узде контрабанду меланжа, и любой фримен с пеленок обучался искусству владеть оружием и выживать в партизанской войне.

У каждого клана существовал очень строгий и детальный договор с конкретной контрабандистской фирмой – как правило, это была или лицензия на добычу, оговоренная по срокам и территориям, или подряд на поставку спайса. Непременным пунктом этого договора была обязанность фрименов с оружием в руках защищать свой удел от «чужих» контрабандистов. Таким образом, уже и в самой нелегальной добыче сформировался свой «андеграунд», дикий промысел, второй эшелон, который тоже сплошь и рядом порождал весьма и весьма решительные разборки на лоне природы.

Ради справедливости надо сказать, что взаимоотношения официоза и подполья не исчерпывались одной стрельбой. В этом спайсовом клубке противоречий присутствовал еще один малоприметный узел, о котором официальная версия предпочитает помалкивать. Федеральные власти вели политику не только кнута, но и пряника. В роли пряника выступал, естественно, снова спайс, который администрация втихомолку скупала у фрименов по ценам, порой значительно превышавшим контрабандные – будучи монополистом, император мог позволить себе и такой метод борьбы с теневой экономикой. Не вдаваясь в детали рыночных механизмов, здесь к слову стоит заметить, что во все времена из-за дьявольской дороговизны меланжа его легальная и нелегальная закупочная цена различались очень мало.

Поэтому для фрименов непреложным законом было то, что любая администрация, не взирая ни на какие реформы, всегда будет скупать у них спайс и всегда преследовать за контрабанду.

Вот так, не слишком привлекательно и гостеприимно, выглядела опаленная солнцем и порохом земля, на которую при столь драматичных обстоятельствах ступил Пол Атридес со своей почтенной матушкой. Теперь давайте поподробнее присмотримся к людям, от которых теперь зависела их судьба.