За Русь святую! - Николай Андреев Страница 12

— Боюсь, что обстановка не самая лучшая. Постоянные стачки. Брожение в низах. Как бы не допустить нового Кровавого воскресенья. Но позвольте все-таки последовать вашему приглашению и занять место за столом. Я действительно устал с дороги.

— Прошу вас. Распорядитесь, чтобы вам подали на стол.

Густав прошел в глубь казарм, к одному из столов. Обычно офицеры играли за ним в карты или обсуждали последние новости с фронта. Два точных движения — и вот уже из конверта на свет божий явилось письмо Великого князя.

После короткого приветствия шли весьма интересные строки.

«…быть может, к концу месяца так получится, что Ваше присутствие будет весьма необходимо в Петрограде. Скорее всего, ближе к марту в столице вспыхнут давно ожидаемые беспорядки. К сожалению, сомневаюсь, что Его Императорское Величество сможет их подавить: обстановка явно не в его пользу. Посему прошу Вас выехать в столицу. Я буду ждать Вашего прибытия. Мне необходимо поговорить весьма о многом.

Скажем, готовы ли Вы будете возглавить другое подразделение, а не вверенную Вам дивизию? Предположим, где-нибудь возле Петрограда. Обстоятельства могут так сложиться, что Северный фронт и даже Балтийский флот будут намного важнее, чем Юзфронт.

Прошу Вас подумать над моими словами. Уверяю, что они имеют под собой весьма определенную основу…»

Дальше было еще много чего написано, но Карл решил ненадолго оторваться от чтения, чтобы обдумать уже прочитанное.

Барон помнил Кирилла как весьма недалекого человека. Скорее Великий князь был не политиком, а гонщиком, прокладывающим новую автомобильную трассу по горам. Он вилял, юлил, бросался от одного проекта к другому, от кружка — к кружку. И кажется, верил, что ему предстоит великая миссия.

Однако и Густав, как Колчак, хотел сперва отбросить в сторону глупое послание. Барон так бы и сделал, если бы не упоминание о некоторых вещах, о которых Кирилл Владимирович просто не мог знать.

Скажем, какую бутылку и какого шампанского выставили офицеры под Рождество для своего командира. Как Великий князь узнал? Это была какая-то мистика. Но в мистику Густав не верил. Во всяком случае, до сего момента. А еще Романов писал о том, что грядущие события могут нанести вред Петрограду. Для Маннергейма этот город значил слишком много.

Аптекарский переулок. Именно там он жил после приезда в Петербург у своей крестной матери, баронессы Скалон. До сих пор Густав помнил, как удивил портного Карла Норденштрема. Не скаредностью или чем-либо еще. Нет, педантичностью. Ни один из клиентов одного из известнейших портных Петрограда не был так дотошен.

Или, скажем, словно это было пять или шесть минут назад, перед глазами представал облик первой пары гвардейских коней. Светло-гнедой масти, ровного дыхания, прекрасного сложения. На иных в ту пору барон и не захотел бы ездить.

Шпалерная улица. Мороз, легкий снежок на мостовой. Раннее утро. Только недавно империя вошла в новый, тысяча восемьсот девяносто первый год. Густав в николаевской шинели с бобровым воротником, полковой фуражке (красный околышек на ней тогда, когда Петроград был бел как мел, особенно выделялся), приезжает в штаб Кавалергардского полка. Да, столица империи навсегда оставила след в душе Маннергейма. И если ей грозила опасность, то он был готов поверить в мистику. К тому же и вправду отпуск не помешает…

Также Кирилл просил поговорить с Сахаровым, командующим Румынским фронтом, предложить подумать насчет возможных волнений в Петрограде. И намекнуть на то, что вскоре обстановка в стране совершенно переменится…

С самого утра шестого февраля генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин был на нервах. Вчера ему пришлось думать над ответом невесты, Ксении. В письме она спрашивала, если у них появится ребенок, не станет ли Антон Иванович меньше любить ее? Конечно же, ответ был ясен: Деникин волновался, как бы в его сердце нашлось место для детей. Вдруг он сможет любить, горячо, пылко, неистово лишь Ксению?

Да еще и от Великого князя Кирилла Владимировича пришло письмо. Это было более чем странно. Романов не имел никакого отношения к сыну крепостного русского крестьянина и польки, так что же заставило Великого князя…

Однако письмо было наполнено такими мелкими и, на первый взгляд, совершенно незаметными стороннему человеку деталями, что складывалось впечатление, будто бы это хороший приятель слал весточку. Рассыпался в приветствиях, в извинениях, в намеках на подробности жизни Антона Деникина…

Но вот после приветствий и тех самых «дружеских штришков» шли не самые радостные вести. Петроград, скорее всего, будет охвачен восстанием. Потом оно вполне может перелиться в революцию. И это «принесет не конституционную монархию, не достойное великого народа государственное устройство, не положит конец засилью немцев», а лишь создаст разруху и прольет океаны крови. Это принесет гражданскую войну. И те, кто не попытается остановить катастрофу или смягчить ее последствия, вольно или невольно станут изменниками и предателями своего народа и своей страны.

Деникин не мог спокойно читать эти строки. Романов задел потаенные струны души генерал-лейтенанта. На лысине выступил пот, густые усы двигались в такт губам. Ясные, чистые, честные глаза готовы были вот-вот наполниться слезами. Руки бессильно сжимались.

Антон Иванович решил ответить Кириллу Владимировичу. Заодно смог бы отправить письмо горячо любимой Ксении с оказией — офицером Гвардейского экипажа…

Еще множество писем разошлось по фронтам и флотам вместе с нижними чинами Гвардейского корпуса и просто надежными людьми, на которых Кирилл мог бы положиться. Все они были посланы под самыми благовидными предлогами: Сизов по старой привычке решил перестраховаться. Каждому посланцу были даны подробнейшие инструкции, что следует делать даже при намеке на угрозу сохранности тайны переписки.

Да, сказывалось прошлое, сказывалось. Однако если бы кто-то из особо исполнительных офицеров полиции или разведки прочел хотя бы единое письмо, то возникло бы совершенно нежелательное внимание к скромной персоне Кирилла Владимировича, враз поумневшего за считаные дни…

А утром третьего февраля Кирилл отправился в Ставку повидаться с Ники. Вдруг он все-таки сможет убедить императора в существовании угрозы стране и царской семье? Но как действовать? Выложить все карты, сказать, что в Кирилле теперь две личности — значит, скорее не спасти империю, а угодить в дом общественного призрения. Или в какую-нибудь заграничную лечебницу. Отделаться намеками? Ники невероятно трудно убеждать, не ставя перед фактом, не угрожая серьезными последствиями ничегонеделанья…

Оставалось только уповать на силу убеждения. И на то, что Николай II окажется не таким сильным фаталистом, каким его считали окружающие. Рожденный в день Многострадального, последний русский император считал, что его ждут несчастья. А когда они случались, то принимал их спокойно, хладнокровно, а может, даже и безразлично…

Однако сознание Кирилла Романова говорило, что царь вряд ли прислушается. А если даже обратит внимание — то спросит мнение царицы и придворных, а те начнут шикать на Кирилла Владимировича, утверждать, что это все желание Великого князя побольше власти к рукам прибрать…