13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины - Никита Сомов Страница 12

К вам когда-нибудь приходило то, что многие называют озарением? Уверяю вас, слово подобрано очень и очень точно. Иногда бывает, что часами сидишь и бесплодно ищешь решение, но раз за разом оно все выскальзывает в последний момент, и вдруг в какой-то миг, как будто мгновенной вспышкой, в голове складывается полная картина головоломки. Так и сейчас я понял, что именно ускользало от меня и все время находилось на поверхности, прямо перед глазами. Как это обычно и бывает, решение лежало перед самым носом.

У меня больше не было раздвоения личности, просто в какие-то определенные моменты больше проявляла себя личность Николая. Все это более не выражалось в попытках захватить контроль над телом, просто в некоторые моменты его эмоции и чувства брали верх над моими. Точнее, отголоски его эмоций и чувств. Например, едва лишь в комнату вошла Мария Александровна, его мать, а для меня, по сути, совершенно незнакомая женщина, мое сердце радостно забилось. Когда разговор шел о моем отце — Александре, я даже мысленно считал его своим настоящим отцом, а к братьям и сестрам относился как должно любящему брату. Хорошо, что я не стал одергивать себя, кто знает, к чему бы привел прямой конфликт сильных эмоций. Видимо, надо всего лишь немного подождать, пока сознание окончательно не устаканится. То есть, образно выражаясь, пока еще жидкий сплав наших знаний, характеров и личных привязанностей окончательно не застынет. Забавно. Когда я в своих указах буду писать нечто вроде «Мы, Николай Второй», это и точно будем мы. Еще немного поразмышляв и окончательно запутавшись в своем «Я» и «Мы», отложил этот вопрос подальше, с тайной надеждой больше никогда к нему не возвращаться. Как любят оправдывать себя в таких случаях герои голливудских фильмов — мы те, кто мы есть.

Не могу сказать, что я уснул успокоенным, вообще трудно уснуть, когда понимаешь, что твоя прежняя семья погибла и больше ты ее никогда не увидишь. Тем не менее, едва ли не впервые за все это время, мягко ушел в мир снов, а не провалился туда, как в бездонную пропасть.

Спустя четыре дня я впервые после болезни встал с кровати. А уже через день, пятого ноября 1863 года, состоялось задержавшееся из-за подкосившей меня болезни торжественное перевезение тела почившего императора в царскую усыпальницу — Петропавловский собор.

Из окон дворца я без труда мог наблюдать, как группы горожан наполняли тротуары на набережной, ожидая печального шествия. Едва я с матерью, братьями и остальной родней прибыл на церемонию, началась торжественная литургия. На дежурстве у гроба стояли генералы и великие князья, а в голове и ногах почившего императора стояли почетные часовые. Не знал, что у нас практикуют бальзамирование — гроб был открытым. А я стоял и все никак не мог себя пересилить и заглянуть в этот деревянный ящик, в лицо родному мне человеку, которого я невольно убил. Хотя другая моя половина просто невыносимо жаждала этого. Наконец, когда нервное напряжение, казалось, возросло во мне до предела, адъютанты отца принесли крышку и закрыли гроб. Я испытал огромное облегчение и только сейчас заметил судорожно сжатый платок в кулаке, который, судя по побелевшим костяшкам пальцев, не выпускал с начала литургии.

Из-за недавней болезни и вызванной ею легкой слабости мне не довелось подставить плечо под гроб отца, как сделали это великие князья с братом Сашей. Они медленно вышли, поставили гроб на стоявший у парадного подъезда покрытый трауром, запряженный шестеркой лошадей цугом артиллерийский лафет Константиновского артиллерийского училища с ездовыми юнкерами. Генералы накрыли гроб флагом, и траурная процессия тронулась по набережной к месту последнего пристанища всех российских императоров.

Шли мы медленно, к тому же часто останавливаясь, поэтому получилось очень долго. На протяжении всей дороги постоянно совершались литургии, которые, как это ни странно, мне не сильно надоедали. Отовсюду до нас доносился звон колоколов многочисленных церквей, а по всему пути до Петроградской крепости стояли войска, сдерживающие огромные людские толпы. Впереди ехал церемониймейстер в мундире, с шарфом через плечо из черного и белого крепа, за ним в траурном мундире конюшенный офицер, дальше по два в ряд шли придворные служители императорского двора. По обе стороны лафета шли адъютанты почившего и генералы, при нем состоявшие. За лафетом следовал я с матерью и братьями, а чуть позади нас шли великие князья. Кто шел дальше, я не рассмотрел, да, впрочем, это и неважно.

Когда голова шествия вступила на Троицкий мост, с верхов Петроградской крепости начали раздаваться редкие выстрелы печального салюта из орудий. Когда траурное шествие прошло в крепость и подошло к собору, из него встретить гроб вышел митрополит с духовенством. Брат вместе с великими князьями понесли гроб в собор. Когда его внесли и поставили на катафалк под балдахином, митрополит с архиереями совершил панихиду.

Мне становилось все хуже и хуже, я вспотел как мышь, мои ноги дрожали, а сердце бешено колотилось. Из-за сотен чадящих в соборе свечей мне не хватало воздуха, у меня закружилась голова, а ноги подкосились, но я был вовремя подхвачен кем-то стоящим сзади. Оказавшись на свежем воздухе, я довольно быстро пришел в чувство, но по настоятельному требованию окружающих меня родных был немедленно доставлен во дворец, где благополучно проспал все окончание церемоний.

Через три дня, 8 ноября, состоялось отпевание и погребение тела. Сразу по моему прибытию в собор началась божественная литургия, по окончании которой последовало отпевание, по окончании которого я отдал последнее поклонение телу отца. Брат вместе с остальными моими августейшими родственниками поднял гроб, который был отнесен, в предшествии митрополита и духовенства к могиле, в новую усыпальницу при соборе. Здесь была отслужена очередная литургия, и гроб опустили в могилу дворцовые гренадеры. Приняв от высокопреосвященного Исидора, митрополита Новгородского, Санкт-Петербургского и Финляндского песок на блюде, посыпал его на гроб. При опущении гроба в могилу всеми войсками, находившимися в строю, был отдан совместно с Петропавловскою крепостью салют. Не дожидаясь окончательного заделывания могилы, я покинул душный собор.

Всю следующую неделю меня практически никто не тревожил. И только по усталым глазам матери я догадывался, чего же это на самом деле ей стоило. Я быстро шел на поправку — теплые и искренние эмоции окружающих меня родных были мне лучшим лекарством. Сомневаюсь, что приходившие и уходившие доктора как-то повлияли на мое самочувствие. Несмотря на все мои умозаключения по поводу того, кто же я теперь такой, и значительное улучшение самочувствия уже в первый день, мне пришлось еще целую неделю отлеживаться в кровати, прежде чем приступить к государственным делам. Консилиум докторов непреклонно настаивал на необходимости умственного покоя, запретив мне даже читать романы, лежа в кровати. В принципе, и правильно — я даже к дневнику практически не прикасался.

Справедливости ради, нужно признать, что насчет своего покоя я немного покривил против истины. На третий день меня буквально захлестнул поток посетителей. Мать не смогла их удержать. Особенно досаждали мои ближайшие родственники — тетушки и их бедные мужья, которые едва ли могли похвастаться чем-либо, кроме богатой родословной. Они буквально рвали меня на части своими желаниями, предложениями и просьбами. Ума не приложу, как мать сумела продержать их два дня после похорон. За дядьями, тетушками, двоюродными братьями и прочей родней ко мне тут же стали подтягиваться и другие высокие чины империи. Официально, все хотели выразить свое почтение и пожелать скорейшего выздоровления своему государю. На самом же деле каждый преследовал свою цель, надеясь урвать что-либо у свежеиспеченного императора — хотя еще и не коронованный, я уже вступил на престол. Как мне только не приходилось изворачиваться в этот день! Постоянно обещал подумать, посмотреть, пересмотреть, но подписывать какие-либо указы и декреты категорически отказывался, сославшись на требование дальнейшего осмысления информации. Гвардия хотела больших привилегий, дворянство добивалось более выгодных условий отмены крепостного права, купцы — снижения налогов и пошлин. Министры, генералы, адмиралы, все хотели что-нибудь получить от меня. К вечеру я чувствовал себя выжатым лимоном, а конца потоку посетителей-просителей видно не было. В итоге, выпроводив всех за дверь, позвал к себе Строганова и поручил ему делать все то же, что делал весь день я: обещать подумать, соглашаться с аргументами, умно кивать головой, но ни в коем случае ничего не обещать напрямую и не подписывать. Мой воспитатель был умным человеком и опытным царедворцем, он правильно понял мое желание. Спустя неделю отдыха я решил, что окончательно выздоровел, и, несмотря на оханье и аханье матери, покинул свою обитель, успевшую мне изрядно надоесть.