Книга сияния - Френсис Шервуд Страница 12

— Они не понимают, чего вы от них ждете, ваше величество, — отважился заметить Вацлав.

Розенберг опять дал знак трубачам. Прозвучал новый залп. И императорская опочивальня погрузилась в тишину.

— Валите домой к вашим стахолюдинам! — вдруг рявкнул император. — А если кто-то шепнет хоть словечко о каком-либо недуге, брякнет хоть что-то дурное о том, что видел в замке… Хоть словечко, которое змеей пролезет в ушко этого нечестивого честолюбца — моего младшего братца, который рвется к славе и короне… генерала и эрцгерцога Матияша, который так бездарно ведет войну с турками и тайком сговаривается с протестантскими князьками… Да-да, если до нашего врага Матияша дойдет хотя бы намек, если ему хотя бы ветерок из Праги донесет до границ наших южных земель… Да-да, тогда берегись, вероломный лжец и предатель, ибо найду тебя, где и как бы ты ни укрылся, и впереди у тебя будет только отделение головы от туловища… а посему учтите, хорошенько уразумейте, император достойно сражается!

После этого бессвязного словоизвержения Рудольф сунул Розенбергу свою корону, натянул на голову одеяло и съежился в плотный комочек. Гости недоуменно переглядывались. И все думали об одном. Этот человек безумен. Определенно безумен. Охвачен беспредельной меланхолией. Если он боится за свой трон, если не хочет, чтобы его алчный брат Матияш ему наследовал, — почему он до сих пор с ним не разделался? Тем не менее, Рудольф был их императором, а они — в том числе и главный палач — его верными подданными. Поэтому, один за другим, церемонно откланиваясь, они начали пятиться за дверь.

— Что, уже ушли? — спросил император. Приглушенный покрывалами голос был едва слышен.

— Да, ваше величество. Можете вылезать.

Рудольф выглянул из-под одеяла и увидел, что Вацлав навис над кроватью, а Киракос по-прежнему сидит рядом. В тени стояли несколько словенских стражников. Петака, уже вернувшийся с прогулки, теперь облизывал лапы, а Сергей удобно расположился в углу у камина, грея пальцы ног. Розенберг исчез. Если забыть про гобелены, большая комната теперь напоминала пещеру.

— Киракос, ты спас мне жизнь… — голос Рудольфа теперь был слаб как у малого ребенка.

— К вашим услугам, ваше величество.

Киракосу, как главному лекарю, было предоставлено право свободно перемещаться по всему замку. С черными глазами, которые сверкали из-под тяжелых бровей, он походил на египтянина. Киракос не носил ни камзола, ни чулок, а вместо этого одевался в шерстяные мантии с подобранной вокруг головы тканью. Впечатление усиливали длинные волосы и чисто выбритое лицо. Киракос был немолод. Никто не знал, как он добрался до Праги, где сделался доверенным лицом при дворе, и где он выучился навыкам своего ремесла, и все же его таланты были выше всяких похвал. Киракос принимал роды у императорской любовницы — такие тяжелые, что все повивальные бабки оставили надежду, тогдашний астролог был выгнан взашей, и уже послали за гробовщиком. Посредством точно отмеренных доз ртути армянский врач излечил разбушевавшийся при дворе сифилис (тогда и пошла поговорка, что после одной ночи с Венерой приходится целую жизнь жить с Меркурием). Киракос не чурался работы лекарей-цирюльников, что надо вправлял, что надо зашивал и даже боролся с мелкими вредителями, авторитетно заявляя, что чуму разносят именно блохи, разъезжающие на спинах черных крыс. По его настоянию в замок привезли кошек, которым было позволено свободно бродить повсюду, врываться куда угодно, порой тем самым безмерно раздражая Петаку.

— Ну и вечерок, — проворчал император, сбрасывая с себя верхнее покрывало. Сработанное из шкурок рыжих лисиц, пришитых нос к носу, оно рябило и поблескивало.

— Вечерок… — эхом отозвался Киракос. Лекарь горько сожалел о том, что его оторвали от шахматной партии.

— Да, ваше величество, вечерок, — Вацлав устало переминался с ноги на ногу.

— Да стой ты спокойно, Вацлав, бога ради. А то я сейчас сам тебя растрясу.

Кисть, за которую император держал своего камердинера, все еще ныла, словно в ручных кандалах. Можно сказать, так дело и было. Не попытайся император покончить с собой, его верный слуга сейчас уже направлялся бы к себе домой — в комнату с земляными полами в высоком деревянном доме на холме над монастырем на Слованех, неподалеку от скотного рынка.

— Что теперь, Киракос? — спросил император.

— Теперь усните, ваше величество, — ответил Киракос и подумал: «Чем раньше, тем лучше».

При слове «усните» Вацлав благодарно занял свой пост у подножия кровати, принимая форму моллюска-кораблика, чтобы не сталкиваться с императорскими ногами. Ибо, раз уж он сегодня не мог увидеться со своей женой и пятилетним сынишкой по имени Иржи, самым лучшим было поспать на службе.

— Я не могу уснуть, — театрально простонал император. — И больше никогда не смогу.

— Ну-ну, что вы, ваше величество, можно ли так говорить?

— Я ничего не могу поделать, — император капризно надул нижнюю губу.

— Тогда расскажите мне, что с вами случилось, — Киракос с горечью вздохнул. Сегодня ночью ему отсюда уже не вырваться.

Император искоса взглянул на лекаря, затем лицо его прояснилось, после чего он испустил громкий стон.

— И это горе заставляет вас приставлять бритву к кистям, ваше величество? — отважился спросить Киракос.

— Пусть все, кроме Киракоса и Вацлава, уйдут, — приказал император.

— Пусть Сергей останется, ваше величество. Он мало что понимает и совсем ничего не говорит.

Ибо русскому, отлучи его Рудольф от камина, пришлось бы спуститься вниз по холму и пройти Карлов мост, чтобы добраться до своего жилища, убогой хибары из прутьев и соломы. Свежий снег, покрывающий землю, просочится сквозь подошвы его жалких башмаков. У Сергея не было даже плаща.

— Итак, — начал Киракос, — расскажите мне, отчего вы испытываете подобную скорбь. Завтра Новый год, новое столетие. Мы живем в золотой век.

— Я уже вот настолько к этому подошел, — император сжал большой и указательный пальцы.

— Нет, вот настолько. — Киракос развел свои пальцы на добрых два дюйма.

— Тем не менее — достаточно близко, можешь не сомневаться.

— Хорошо, ваше величество. Так бывает, когда черная желчь поднимается, Луна полная, а звезды выстраиваются определенным образом.

— Я думал, ты не веришь в предрассудки, Киракос, — Рудольфу решительно не нравились любые ссылки на Луну, ибо именно ее циклы руководили лунатиками, то есть сумасшедшими.

— Я не верю в предрассудки, но все же нельзя полностью отбрасывать то, во что не веришь.

Император прикусил губу. Затем смахнул слезу.

— Я вообще не хочу умирать.

— Вы попытались покончить с собой — и все же не хотите умирать, ваше величество?

— Я все это видел. Я видел смерть во всех ее проявлениях.

Киракос всерьез сомневался, что император на самом деле видел что-то более страшное, чем дно своей тарелки.