Племенной скот - Наталья Лебедева Страница 12

– Сейчас скажу. – Тетя Варя приняла серьезный и трагический вид. – Значит, так дело было. Когда сын-то ее женился, Матрена против была: ну не нравилась ей девка, и все тут! Она к сыну и так, и этак: мол, брось да брось.

– А он? – Тетя Люба подбросила реплику так вовремя и к месту, словно была не простой слушательницей, а актрисой, подыгрывающей главной героине.

– А он ни в какую! – Тетя Варя все повышала и повышала голос, так что слышали ее теперь все, и все разговоры вокруг смолкли. – Говорит: я лучше, мать, тебя брошу, а ее – ни за что! Ну и женился, и ушел с женой в новую избу жить. А мать-то не простила!

– Иди ты!

– Вот тебе и иди. Да и по всему видать – ведьма она, Матрена. Мне соседка ихняя рассказывала так: Светка ж беременная ходила, да уж живот совсем тяжелый был, рожать скоро. Уж и Чмыхало к ним ходила, знахарка: все готовилась ребеночка принимать.

– А свекровь-то что? – торопила тетя Люба, раздираемая любопытством.

– Так соседка вот что говорит: неделю назад напал на Светкину избу сон. Видать, старуха напустила. И говорили потом, что, как уснули – не помнят: и Светка, и муж ейный. А перед тем все сороки на изгороди галдели. Муж их гонял, гонял… А они поднимутся, да опять и сядут.

– Так это точно ведьма с подружками!

– А я тебе о чем и говорю! И вот Светка с мужем уснули крепко-накрепко, да при этом Светка – на лавке, а он прям за столом, где сидел. Там и проснулся под утро. Ничего не слышал, не видел. Только смотрит: не так что-то с женой. Он ее будить, а она стонет, едва добудился!

– И чего ж?

– Стонала все сначала: мол, тяжко мне, мол, как каменный живот. А потом хватились: глядь – нету живота. Вот плоский – и все. И ребеночка нет. А под самым пузом – красный шрам, длинный, от бока до бока!

– Господи помилуй!

– Вот тебе и так.

Алена вздрогнула. Она следила за рассказом, как за небылицей: рассеянно, закусив травинку, глядя на меркнущий, закатный горизонт, – но тут вдруг встревожилась. Она и верила, и не верила тому, что рассказывали, но неизвестную Светку стало жалко, и зло разбирало на свекровь. Стиснув кулаки, Алена принялась слушать дальше.

– Так как же все это вышло? – Тетя Люба от нетерпения стучала по земле суковатой палкой, на которую опиралась во время ходьбы, а другой рукой держалась за сердце.

– А я тебе скажу, – тетя Варя продолжала с видом знатока, – только Светлана с мужем уснули, сороки-ведьмы тут же в трубу. Ударились об пол, стали бабами, как и были, да взяли нож. Живот разрезали и ребенка вынули. Потом крепкой ниткой дырку зашили, в сорок превратились, дитя подхватили и – только их и видели.

– Что ж делать-то теперь?!

– А что делать? Этого дитя-то не вернуть. А вот знающие люди чего говорят. В следующий-то раз, если снова беременность случится, надо мужу настороже быть. И как захочется ему спать крепко-крепко перед самыми родами – превозмочь, во что бы то ни стало! И вот как не заснет он, то увидит, как прилетят те сороки. Тогда нужно не ослабеть: дождаться, пока жену разрежут, ребенка вынут да живот снова зашьют. И вот, когда схватит главная ведьма ребеночка, чтобы с йим улететь, надо выскочить да колом осинным ее проткнуть. Тогда только ребенка своего и сбережешь.

Алена слушала и шевелила губами, будто стараясь запомнить – на всякий случай.

– Ну! А попы говорят: враки это все, – отмахнулась вдруг тетя Люба. Ей обидно вдруг стало, что кто-то может знать и понимать больше нее. – Говорят, не бывает такого.

– А ты больше попов слушай, они тебе наговорят! – возмутилась тетя Варя. – Вот скажи мне: куда ребенок Светкин делся, если не было такого? И откуда шрам через весь живот, а?

– Не знаю. Да всяко бывает!

– Ты скажи еще: домовых нет. Я вот сама над Катериной смеялась: что живот у нее, безмужней, растет, а она все прикидывается, что никого у нее и не было. А потом что случилось?

– Что?

– А родила она ребеночка, да он и растворился! Говорят, это дядька домовой ночами девок спящих брюхатит. А как родят они, так растворяются детки да и переходят к папке своему под пол…

На Алену накатила тошнота. Она то и дело слышала такие рассказы, приходящие из разных деревень, порой совсем далеких и неизвестных, и ей становилось страшно. Наслушавшись, она подолгу лежала ночами без сна, прислушивалась к шорохам из подполья и к стуку на чердаке, боясь, что с ней случится то же самое, что и с теми бедными женщинами. Если тени становились плотными и начинали походить на крадущиеся во тьме зловещие фигуры, Алена истово крестилась и читала подряд все молитвы, какие только могла вспомнить.

Она встала и пошла домой.

Закат уже отгорел, и поднимался ветер, какой бывает обычно перед дождем. Алена слышала, как шумят кусты и деревья в садах. Видела смутные тени впереди: словно ветер разорвал ночную темноту на части и бросал теперь ее куски туда и сюда. Ей стало жутко. Алена прибавила шагу: до дома оставалось всего ничего, но вдруг странный шорох послышался сзади. Она попробовала было бежать, но, скользя, лишь перебирала ногами на месте. Пыталась крикнуть – и не могла.

– Чего ты дергаешься? – раздался вдруг позади нее насмешливый голос. – Это ж я!

– Тьфу ты, черт! Чего пугаешь? – крикнула Алена и тут только поняла, что крепкая мужская рука держит ее сзади за рубашку. Она обернулась, расправляя на плечах сбившуюся ткань, и действительно увидела Варфоломея. Он стоял позади Алены на узкой тропке и улыбался так, что белые его зубы сверкали в темноте.

– Трусиха ты, Аленка! Выходи за меня – защищать стану.

– Отстань ты от меня, Варфоломей!

– Чего отстань, чего отстань?! Ну, Ален, лучше меня-то не найдешь! Ну за кого пойдешь-то? – И Варфоломей придвинулся ближе, обдал тяжелым чесночным запахом. Алена попятилась, прижалась спиной к забору.

– А может, ни за кого не пойду. Может, так и останусь – в девках! – подзадорила она. Уж кого-кого, а Варфоломея Алена совсем не боялась.

– Как это – в девках?! Бабе без мужа нельзя. Опять же – без детей не проживешь, тоскливо станет. Выходи за меня, Ален, а?

– Да зачем я тебе сдалась, такому красивому – пигалица?

– Ну и что, что маленькая. Ну и что! А запала ты мне в сердце, Аленка! Вот ей-богу не вру! Думать только о тебе и могу. Да ты не сомневайся, я не злой, я пальцем тебя не трону. Я ж тихий… разве что по пьяни, да и то меня хватает только чтоб песни орать. А чтобы пальцем кого или во злобу впасть – ни-ни! Ты вон хоть мамку мою спроси.

– Не хочу я замуж, Варфоломей! Да и нет во мне ничего такого…

– Как нет, как нет? – Он придвинулся, прижался всем телом, обхватил ее за талию огромными руками и, пока она слабо толкала его, пытаясь высвободиться, шептал ей, щекоча дыханием шею: – А глазищи твои синие? А фигура? А голос? Как скажешь слово, у меня прям сердце заходится… Давно про вас, про девок Сергеевых, говорят, что вы сердце с мясом из груди вынимаете, а почувствовал я это только сейчас. Выходи за меня, Ален! Семнадцать лет тебе уже – самая стать.