Тьма и пламя. На бескрайней земле - Степан Кайманов Страница 12

Габриэлю не спалось. Темнота притупила одни чувства и обострила другие. Мэйт слышал храп и шепот, морщил нос от вони трех десятков вспотевших тел и пытался опознать совсем неизвестные запахи. Под ним спал толстый мельник, каждую ночь противно чавкающий во сне; слева опять рвало десятилетнего сына охотника; справа, завернувшись в гамак, точно в кокон, покачивался пьяный купец, отмечающий удачную сделку пятые сутки подряд. Где-то неподалеку хныкал ребенок.

В первую ночь, проведенную в этом жарком, душном и вонючем деревянном мешке, Габриэлю хотелось выбежать на палубу и броситься за борт. Чтобы смыть, счистить, извести смрад бездарей, пропитавший одежду и тело. Все, казалось, хотело его извести – и опасно бушующее море, и сотни омерзительных запахов, и глупые, выводящие из себя разговоры необразованных бездарей о мироустройстве и добродетелях. Даже гамак, плетенный будто из стеблей розы, так и просил покинуть корабль. Мэйт думал, что привыкнет со временем. Но ни одна из ночей не давалась легко. Сегодня ко всеобщему кошмару добавился еще и шторм.

«Куда вы теперь? В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…» – вспомнил Габриэль, безвольно качаясь в гамаке. И улыбнулся еле заметно, будто боялся, что его улыбку увидят в темноте.

Он не мог понять, почему так часто вспоминает Лени. Ее зеленые глаза, ее звонкий, детский голос, то, как она мило смущается, и то, как она пахнет. Возможно, дело в том, что Лени – одна из последних, с кем он общался в той, другой реальности? Как и кузнец Манфрэд, с изумлением принявший странный заказ и с не меньшим изумлением отдающий уже готовый, простой, лишенный магической силы меч. Как и дружище Фило, прозванный Жеребцом за свои любовные похождения и не раздумывая давший денег в долг. Все они жирной чертой разделили жизнь на две части.

Но Лени… Быть может, она просто ему нравилась? Габриэлю подумалось, что если бы он, повинуясь своим капризам, не сбежал бы из дворца и проводил бы с ней больше времени, то, наверное, мог бы в нее влюбиться. Она не походила на других служанок. Она была доброй, смелой и умной. И он не мог представить, чтобы ее каждый день тискал в углу какой-нибудь потный стражник. Впрочем, остановил себя мэйт, он не так часто общался с прислугой, чтобы делать какие-либо выводы.

А он ведь никогда не влюблялся! В отличие от Фило, который влюблялся чуть ли не каждую неделю. И всякий раз с горящим взором убеждал, что именно с этой женщиной он готов провести остаток своих дней. И даже готов на ней жениться, хотя со свадьбой можно и не спешить.

Габриэль подумал о пылком Фило, сгорающем от страсти и любви, и грустно улыбнулся. Нет, неправда – он, мэйт Семи островов, тоже любил. В четырнадцать лет он впервые увидел ноби Марэик, племянницу дирра острова Зеленой звезды. Она была прекрасна, стройная и высокая. Ее рыжие волосы, словно лепестки пламени, развевались на ветру; ее длинное красное платье туго обтягивало тело, подчеркивая сладкие, волнующие прелести; ее остренький носик и белое лицо, которое отчего-то щадило солнце, хотелось осыпать поцелуями.

Ноби Марэик долго терзала его разум, являясь в сновидениях и грезах в непристойном виде. И когда городская девка развлекала его в постели, он часто представлял, что именно рыжеволосая ноби стонет под ним, обнимает его горячими руками, целует в губы. Но ноби Марэик, увы, предназначалась другому. Через месяц после визита на Янтарный остров она вышла замуж.

В следующий раз Габриэль увидел ее спустя полтора года, и это было потрясение. После родов она страшно постарела. Ее разнесло, теперь она походила на шар. Если бы ноби Марэик не представили, мэйт никогда не узнал бы в ней ту прекрасную женщину, от вида которой закипала кровь.

Габриэль попытался вспомнить ее запах, но не сумел. То ли мешал кислый и горький набор «ароматов», витающий в трюме, то ли время навсегда стерло его из памяти. За ненадобностью. Зато был сладкий запах Лени, освещающий яркими вспышками густой морок.

«Куда вы теперь? – В порт Каликс, на Безымянный остров, там сяду на корабль, а дальше…». Вот оно и наступило – это «дальше», милая Лени», – подумал Габриэль, вспоминая ее чудесный запах. И то, как пахло по ночам, когда ветер блуждал между цветущими садами и дворцом.

Странно, что он так просто доверился ей, размышлял Габриэль. Так легко, не задумываясь, открылся, словно самому близкому человеку. Она же могла запросто выдать его: позвать стражу, сообщить мэнжу. И получить за это вознаграждение. Но она не выдала. Во всяком случае, ни на корабле, который доставил его на Безымянный остров, ни в порту самого Безымянного острова он не заметил слежки. Ощущение было такое, будто на его исчезновение из дворца никто не обратил внимания даже на третьи сутки.

Корабль так сильно качнуло, что Габриэль выругался, едва не выпав из гамака. Кто-то рядом сразу вспомнил про Шму. Другие – те, что все-таки выскочили из гамаков во сне, просто бранились. Ребенок, успокоившийся мьюн пять назад, вновь расхныкался; сына охотника, судя по всему, снова стошнило.

– О, как воду мутит, – прохрипели где-то внизу. – Того и гляди опрокинет, демонча.

– Чирей тебе на язык! – осадил мужика грубый женский голос. – Спи давай.

Габриэль горестно вздохнул. Не то чтобы он осуждал чужую веру, но не понимал, почему бездари во всех своих бедах обвиняют Шму, будто от них самих в этой жизни ничего не зависит. За пять суток пути он наслушался всяких глупых историй о Шме, ее верных демонах фаирах, которые, что самое печальное, считались предками всех магов. Мор среди скота пошел – миркли в корм нагадили. Изба сгорела – стало быть, Шма у печи грелась. А то, что корм мог подгнить от недосмотра, а изба вспыхнуть из-за прохудившейся печи, никого не волновало. Конечно, магам делать больше нечего – только в корыта гадить. Как-то это слишком мелочно для служителей богини тьмы. И при этом литуизм был самой распространенной религией в Грэйтлэнде, несмотря на то, что бог солнца и света Лит запрещал много, а давал мало. Один из пассажиров на второй день пути потерял свой литус, да так опечалился от утраты, что и слег в горячке. А его спутники тоже хороши! Им бы помочь бедолаге, литус этот треклятый поискать, успокоить, вина поднести. Нет, где там! Они только роптать да молиться. Ох, знак дурной, ох, дурной. Никак сгинем в пучине морской, под колючий хвост Шме. И ведь никто не спросил, как миркль корм испортил, если все маги на островах живут, а тех, кто остался в Грэйтлэнде, наверняка давно истребили.

Нет, подумал Габриэль, если бы он был бездарем, то выбрал бы иную веру. Поклонялся бы Перводуху, душам умерших предков, как это делали жители Бэй-Цэнга. Да хоть бы и небесному жеребцу Кхаи, которого чтят степняки Тахары. Но только не…

Корабль тряхнуло так, будто он был игрушечным; гамаки раскачались и едва не бились друг о друга. Мачты пугающе затрещали, в темноте заохали и заахали; по палубе под громкие крики громко застучали несколько десятков ног; где-то, судя по звуку, полилась вода: не то кувшин с вином опрокинулся, не то настырная волна доползла туда, куда прежде не добиралась. Запах страха стал гуще. Это Габриэль почуял сразу и сам на мгновение ему поддался. Если шторм ударит чуть сильнее, то корабль точно не удержится на высоких, бушующих волнах.