Дни Солнца - Андрей Хуснутдинов Страница 12

Александр молча развернулся и пошел прочь. Спиной он чувствовал недоумевающий взгляд, но даже и не подумал обернуться.

* * *

Комитет по защите прав рожениц находился в старом городе, в особняке некоего ландграфа. В аудиенц-зале, почему-то называвшемся «музейным», с зажженным камином, с оленьими головами в рамах под потолком, Андрей отозвал Александра в угол. Лицо его шло пятнами.

– …В общем, я получил допуск, – прошептал он.

– Что? – не понял Александр.

– …Три Эс.

– Как?

– Так это называется.

– И что?

Андрей оглянулся на охранников.

– Это какой-то ад. Автобус связывают с площадью Богородицы.

– С чем?

– С покушением, ну… двенадцать лет назад.

– Но постой, – Александр тоже перешел на шепот, – какое это имеет отношение, если…

Не договорив, он отвернулся к камину и смотрел на огонь, потому что сразу понял для себя главное: спасенной девушке придают совсем не тот смысл, какой придает он, его вчерашний бездумный поступок увязывают с чем-то и вовсе несусветным, и, значит, нужно готовиться к тому, что поползут очередные кривотолки, начнется новая возня, грядут объяснения с матерью.

В зале воцарилась тишина, и до той самой минуты, когда передали: «Время», – и открылись двери, он совсем забыл думать о том, где он находится и что делает. Он взял черновик с речью и бессмысленно глядел в него, так и появился с листком на сцене, и, озадаченный задержкой телохранителей в кулисах, тем, что они не идут с ним дальше, неуверенно прошел к трибуне. Сильный горизонтальный свет ослепил его и скрыл прямоугольную пропасть рукоплещущего зала. Встав за трибуной и разглаживая на бархатном поле бумажку, он видел себя балаганным клоуном.

Аплодисменты стихли, и, прокашлянув, он стал негромко читать в серебряное ситечко микрофона. Мать писала односложными предложениями, пояснявшими какую-то идею, идеи эти легко выстраивались в логическую цепь, Александру не составляло труда пересказывать их, он часто поднимал глаза и чувствовал, что несмотря ни на что выступление удается. К середине бумажки, правда, он с оторопью стал соображать, что речь никоим образом не касается защиты прав рожениц, но по глубокой тишине аудитории было ясно, что она слышит то, что хочет слышать. «Ну и черт с вами», – думал он. В конце бумажки были набросаны какие-то числа, он не имел ни малейшего понятия, к чему их привязывать, с легким сердцем опустил их и закончил свою муку. Однако числа все же имели значение, потому как накануне аплодисментов – поначалу жидких, затем разросшихся овацией, – раздалось вопросительное покашливанье. Александр затолкал бумажку в карман, откуда собирался достать чек, но в громкоговорителях раздалось шуршание, и снисходительный баритон объявил:

– Дамы и господа, теперь его императорское высочество изволит ответить на вопросы.

Александр накрыл микрофон ладонью и позвал Андрея.

Подойдя, тот встал лицом к залу.

– Какого черта? – спросил Александр.

– В протоколе ведь: речь и брифинг, – ответил вполоборота Андрей.

Александр достал бумажку и посмотрел на обратную сторону, как будто мать могла предвидеть его рассеянность.

В первую очередь у него спрашивали о здоровье брата, затем интересовались мнением ее величества по поводу арестов в Императорском Банке, последним был вопрос о судьбе островных миссий Кристианса. На первое обращение – чрезвычайно красневшей молодой барышни – он отреагировал коротко и положительно, тем самым давая понять, что не намерен растекаться мыслью по древу, на втором задержался, ссылаясь на незавершенное следствие, но третий вопрос содержал подводные камни, которые он почувствовал лишь после того, как стал отвечать. Как ни старался, он не мог разглядеть этого выскочку, стоявшего у самых дверей, но по заунывным ноткам в голосе, по тому, что желтое пятно лица его как бы венчало верхушку тени, в которой угадывался конус сутаны, Александр понял, что перед ним католический священник. Семь лет назад, после почти что пятнадцати лет Островной Смуты, когда были закрыты католическая, православная и лютеранская миссии Кристианса, удалось поладить миром лишь с Имперской патриархией и Имперской консисторией. Католический примас отказался вступать в переговоры с Дворцом, более того, добился утверждения Святым Престолом позорного интердикта – на всей территории страны и вплоть до того дня, пока не будет снят арест с имущества диоцеза…

– Думаю, эти вещи, – заговорил Александр в полной тишине, – не должны решаться мимоходом. – Он посмотрел на патера и добавил тише и с расчетом, что эти-то последние слова и будут запомнены лучше всего: – И не на сцене.

Стукнув по микрофону, он при той же гробовой тишине пошел за кулисы. Тут Андрей загораживал дорогу долговязому типу во фрачной паре, который хотел идти на сцену и сконфуженно шептал, что его не так поняли. Александр догадался, что долговязый тип был ландграф, хозяин дома и председатель комитета, и без церемоний вручил ему чек. Реакция ландграфа удивила и его, и Андрея: по вытянувшемуся лицу и задрожавшим рукам можно было подумать, что он принимает подаяние.

* * *

На обратном пути Александр сказал водителю и старшему машины остановиться на берегу залива и, пока охрана рассредоточивалась окрест, спустился с Андреем к воде. Купальный сезон миновал, пляжи были пустынны, лишь одинокие фигурки, напоминавшие шахматные, виднелись рассеянными по косе до самого горизонта, где туманное зеркало залива соприкасалось с зеркалом небосвода.

Александр не начинал разговора, потому что знал, что Андрей отыщет сейчас в песке камень и запустит им в воду. Так и вышло – среди взморника Андрей раскопал камешек, отряхнул его, придирчиво осмотрел и зашвырнул в волны так далеко, как только мог.

– Мне нужно посмотреть доклад, – сказал Александр.

Ногой Андрей провел по песку дугу и притопнул в конце ее:

– А знаешь, как я вижу это все для себя? Сначала меня поставили к стенке, а потом отпустили с богом… – Он похлопал себя по бледной звездочке шрама над бровью. – Ты про доклад, а мне сейчас важно другое.

– Что?

– Во-первых, если помнишь, ворота нам открыли сразу, как я начал орать на дежурного. Помнишь?

Александр пожал плечами.

– Ну конечно.

– Но такие нарушения зоны контроля допускаются только после приказа кого-то из членов совета… – Андрей махнул рукой, опережая его возражение. – Погоди. И допускаются, если не самому этому члену приспичило. Вчера из членов совета, кроме Государыни и тебя, был первый советник. Ее величество была на приеме. Остается советник. Но, во‐первых, этот хрыч должен бы сам находиться на пульте, во‐вторых, Государыня, когда вызвала меня, сказала, что он напился в стельку и за докладом на Факультет должен ехать я, а не он. Ты что-нибудь понимаешь?

– А ты говорил с дежурным? – спросил Александр.