Друг и лейтенант Робина Гуда - Анна Овчинникова Страница 11

Шутовская церемония завершилась торжественными словами Вилла Статли:

— Отныне раб Божий Джон Маленький... — Статли икнул, вызвав у нас новый приступ веселья. — Нарекается Маленьким Джоном!

— Ныне, присно и во веки веков, — некстати подхватил Робин Гуд.

— Аминь!!! — грянуло над поляной, кружки с элем поднялись к ночным небесам.

Я во весь голос тоже потребовал кружку — и немедленно ее получил.

— За Маленького Джона! — возгласил Робин Гуд. — Пусть рас... тет большим!

У нас уже почти не осталось сил смеяться.

— За грозу шервудских кабанов и забредающих в этот лес жирных овечек! — Вилл Статли, даром что был небольшого роста, доблестней всех сопротивлялся действию эля вдовы Хемлок и лучше других владел языком.

— Метких ему выстрелов и полных кошельков! — кружки без устали опрокидывались и наполнялись снова.

— Отдайте мои штаны! — громко потребовал я.

Разбойники не обратили никакого внимания на мое справедливое требование.

— За Маленького Джона! — возглашали они.

— За щедрое лето!

— За жирных оленей!

Не иначе как второй бочонок оказался бездонным!

Потому что мы еще сумели выпить за хороший урожай, за погибель сарацинов (тост Дикона Барсука), за освобождение Гроба Господня, за мир во всем мире (мой тост), за то, чтобы ноттингемский шериф подцепил проказу, за смерть всех лесников, за богатых путников на Великом Королевском Пути, за Пресвятую Деву Марию (тост Робина Локсли), за падение курса доллара (снова мой тост), за падение Иерусалима (опять-таки тост Барсука), за теплое лето...

И я совершенно не помню, когда же я получил назад свои штаны...

...Но все-таки я их получил, потому что проснулся уже в них. Хотя без носков, без рубашки и без кроссовок.

Солнце било мне в глаза, на деревьях надрывались птицы. Я лежал возле погасшего костра, завернувшись в плащ и положив голову на живот моего

крестного отца Вилла Статли. Его рыжая шевелюра полыхала ярче еле тлеющего костра.

Упившиеся разбойники, распростершись вокруг кострища в причудливых позах, нарушали не менее причудливыми звуками перекличку птиц Шервудского леса.

Сейчас мне полагалось ущипнуть себя за локоть и во всеуслышание пожелать проснуться еще раз. Я не сделал ни того ни другого. С трудом выпутавшись из плаща, отыскал свои шмотки, надел рубашку, обулся и побрел с поляны в лес. По многим причинам мне хотелось побыть одному.

Наткнувшись шагов через сто на маленький ручей, я умылся и сел на поваленное дерево. В этом лесу было полно поваленных деревьев. Как будто никто не рубил их в Шервуде, предоставляя умирать от старости. Некоторые из здешних дубов имели в обхвате метров тридцать, их дупла вполне могли оказаться просторнее кухни в моей «хрущевке»...

— День добрый... Ау-у-эх!..

Я вскинул гудящую голову: рядом со мной, зевая, опустился на ствол Робин Локсли.

Видок у главаря разбойников был еще тот. Во взъерошенных русых волосах запутались листья березы, на щеке красовались грязные разводы, с лука, который он держал в опущенной руке, свисали зеленые веточки. Поставив лук между коленей, давясь зевотой, Локсли протирал кулаком глаза. Ни дать ни взять эльф с похмелья...

— Ну что? — наконец промямлил разбойник.

— Что — «ну что»?

— Как твоя голова? Вспомнил что-нибудь? Я молча уставился в ручей.

Локсли издал гулкий рычащий звук и энергично встряхнулся. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже бодрее.

— Ну и эль варит вдова Хемлок, клянусь святым Кетбертом! У меня в башке как будто жужжит осиный рой...

Я кивнул — и тут же пожалел об этом. Робин верно подметил насчет роя... К тому же при малейшем движении головы осы начинали озверело кусаться.

— Клянусь, вчера за полночь я увидел на краю кружки Дика плящущего лесного человечка! — пробормотал Робин.

— Ничем не могу помочь... Насчет пляшущих человечков обращайся на Бейкер-стрит к Шерлоку Холмсу...

— Что? Куда? К кому?

— А, неважно...

Я съехал с дерева на землю, выудил из ручья дубовый лист, налепил его себе на лоб и закрыл глаза.

— А ты, Джон, вчера все орал про какую-то ведьму с котом... И то и дело принимался болтать на чужом языке...

Я покосился на Робина из-под полуопущенных век. Локсли тоже сполз со ствола и теперь сидел, прислонившись к нему боком; ярко-голубые глаза главаря шервудских разбойников исследовали меня въедливей, чем карие глаза Дикона.

— Могу поклясться, то была не латынь. И не язык норманов. И не язык кельтов...

— Не помню, — я снова зажмурился. — Ничего не помню.

Он заткнулся, и несколько минут длилось блаженное молчание. Потом Робин пробормотал:

— Я не собирался бить тебя так уж сильно, Джон.

Ну что я мог ответить? Всю жизнь мечтал с утречка с похмелья утешать разбойника двенадцатого века, в котором вдруг проснулись угрызения совести.

Робин шевельнулся, зашуршав лиственным ковром, и заговорил снова:

— И что ты будешь делать, если так и не вспомнишь, куда шел через Шервудский лес?

— Наверное, останусь в Шервуде навсегда.

Я сказал это только для того, чтобы он отвязался... Мне совсем не хотелось думать, что я буду делать, если не сумею вернуться. Меньше всего мне хотелось думать сейчас об этом.

Но, кажется, Робин Гуд воспринял мой ответ совершенно серьезно. Во всяком случае, его голос зазвучал серьезнее, чем когда-либо:

— Джон, было бы здорово, если бы ты остался. Ты крепко дерешься, ты не побоялся с голыми руками напасть на четырех наемников шерифа, из тебя бы вышел отличный лесной стрелок. Но... если ты решишь остаться, ты и вправду можешь застрять в Шервуде

навсегда.

Открыв глаза, я болезненно прищурился. Теперь Робин передвинулся так, что яркий солнечный свет окутывал его желтым плащом, не позволяя видеть лицо знаменитого разбойника. С огромной неохотой я поднял руку, заслоняясь ладонью от бьющих в глаза лучей... И обнаружил, что лицо Локсли не менее серьезно, чем его голос:

— Прошлой осенью, когда мы ограбили лондонского легата на Королевском Пути, шериф назначил за поимку каждого из нас пять шиллингов, как за голову волка. Могу поспорить, еще до дня Святого Петра он поднимет цену вдвойне. Если ты останешься здесь, за твою шкуру тоже назначат награду. Ты станешь «волчьей головой», как и все мы. Да, сейчас наступает веселая пора, но зимой... Никто не знает, удастся ли нам пережить следующую зиму!

— А ведь ты наверняка не знаешь даже, удастся ли тебе пережить следующий день. Верно?