Врата Атлантиды - Андрей Николаев Страница 11

Под щекой было мокро, в ушах еще стоял собственный крик. Корсаков скосил глаза: прямо перед носом лежал прогоревший до фильтра окурок сигареты, резко пахло спиртным. Чуть дальше он увидел опрокинутую бутылку и лужу виски, лицом в которой он лежал. Корсаков со стоном перекатился на спину. Над головой темнел прямоугольник стоявшей на мольберте картины, в окно вливался ночной воздух, заглядывала полная луна. Еще во власти кошмара, он поднялся и кое-как добрался до кровати, страшась увидеть продолжение сна. Покрывало было сброшено на пол, смятые простыни и подушки будто хранили тепло разгоряченных любовью тел. Он наступил на что-то мягкое — под ногой была его рубашка, и он только сейчас обнаружил, что обнажен до пояса, и джинсы расстегнуты, чудом удерживаясь на бедрах.

Если это был сон, то почему постель смята, будто на ней кувыркались любители групповухи, а если не сон… Корсаков потянул носом, опасаясь ощутить смрад тлена и разложения, но почувствовал только густой запах алкоголя и табачного перегара, постепенно растворявшегося в прохладном воздухе. В голове еще проносились обрывки сна, и он, присев на кровать, потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. От полбутылки виски, которые он выпил, до «белочки» очень далеко. Отравиться он ничем не мог, стало быть… А ведь магистр обещал, что его оставят в покое. Теперь оставалось только ждать, когда с ним выйдут на контакт. Бежать бессмысленно, бороться — месяц назад он попробовал. Главное, чтобы Анюта не узнала, во всяком случае, пока. А там разберемся. Может быть, на этот раз ею никто не заинтересуется, хотя, как говорил магистр, наши с ней мятежные души бродят из века в век и портят игру тем, кто управляет миром. В таком случае Анюту в стороне не оставят.

Ну что ж, будем ждать.

Корсаков зажег в спальне свет, нашел в ванной тряпку и вытер лужу виски и сигаретный пепел, рассыпанный возле стула, с которого он смотрел на картину. При электрическом свете эффект погружения в полотно пропал, но все равно она оставляла гнетущее впечатление. Корсаков накрыл ее тряпкой, вышел в холл и уселся в кресло. На часах было три ночи, но спать, пожалуй, не стоило. Как сказал Пашка, можно и не проснуться. Как в воду глядел, реставратор хренов. Он ведь тоже что-то почувствовал: говорил — вырубился, и снилась всякая мерзость. Может, благодаря словам Воскобойникова в подсознании затаилось ожидание, которое и проявилось кошмаром? Нет, пожалуй, Пашка ни при чем. По достоверности ощущений сон напоминал видения месячной давности, только был гораздо страшнее. Корсаков поднял к лицу руки, словно ожидая увидеть на ладонях остатки разложившегося трупа. Ладони были чистые, однако ощущение гадливости оставалось. Он пошел в ванную и пустил в джакузи воду. Смыть, соскрести с себя грязь и мерзость, иначе ощущение гниющей плоти на ладонях будет преследовать и днем и ночью.

Он потерял счет времени, погрузившись в ванну. Струи воды били в тело, он поворачивался то одним боком, то другим, едва не повизгивая от удовольствия. Нет, что ни говори, вода — это жизнь. Вот она, главная ошибка в Писании — надо бы говорить «не из земли ты вышел, в землю отыдеши», а «из воды ты выплыл, в воду и нырнешь».

Корсаков хмыкнул, открыл сливную пробку и включил душ. Горячий — холодный, горячий — холодный. Мы смоем этот кошмар и снова будем свежие и бодрые! Он почти поверил в то, что кошмара не было, а был лишь неприятный сон, вызванный усталостью или дрянным виски.

Он заплясал под ледяными струями, покрикивая в восторге от прилива энергии. Сейчас надо работать! Именно сейчас. Написать что-нибудь светлое, доброе, вечное. Хотя бы набросок сделать. Не карандашом, не угрюмым углем, а сангиной! Корсаков даже представил, как ложатся легкие красноватые штрихи на белый девственный холст. Где-то у него было несколько готовых, натянутых на подрамники, загрунтованных холстов. Написать, скажем, Марину и Анюту, плещущихся в речке, а на взгорье дворцы и павильоны Архангельского. Или натюрморт: шашлычок на витых шампурах, пиво пенится в кружках, зелень в капельках воды, желтый болгарский перчик, красные помидоры. Прочь всю мерзость! Правильно Анюта сказала: не надо воображать себе всяческие ужасы, их достаточно и в жизни. Вот приснился кошмар, а и хрен с ним. Забудем! У меня есть любимая девушка, у меня есть работа, профессия, и не самая плохая. Будем жить, будем жить весело!

Корсаков вылез из ванны, растерся полотенцем, вытер голову. Зеркало запотело, он протер его краем полотенца, взял в руки расческу… и замер.

На шее, почти возле ключицы, багровел укус с ровными следами зубов.

* * *

Привычка, а скорее всего, боязнь оставаться в пустом особняке одному привела Корсакова в «кабацкий треугольник» уже к восьми часам утра. Мало того, что был будний день и клиенты начнут появляться не раньше полудня, так еще и тучи закрыли небо. Ветер гнул редкие деревья, высаженные в отвоеванные у асфальта квадраты земли. Игорь поежился — он был в легкой ветровке, джинсах и майке. Легкий шелковый платок, реквизированный у Анюты, закрывал синяк на шее. Еще неизвестно, что она скажет, увидев синяк, похожий на банальный засос. Собственно, он таковым и являлся. Думать, откуда синяк появился, у Корсакова не было желания. Сам себе он напоминал ребенка, спрятавшегося от ночной грозы под одеяло, но ничего поделать не мог, да и не хотел.

Арбат еще мели длинными метлами припозднившиеся дворники, кафе и палатки были закрыты. Впрочем, две-три палатки, торгующие всю ночь, работали. Корсаков приостановился было, раздумывая, не взять ли выпить, но поморщился и зашаркал дальше.

Он раскрыл складной табурет, тяжело опустился на него и, закурив, уставился в землю. В голове было пусто, как у алкоголика в холодильнике. Так, два-три замерзших таракана, растекшееся и засохшее яйцо, потеки пролитого пива и сухая холодная пустота.

Поставив мольберт с образцами портретов, Корсаков огляделся. Чего он приперся в такую рань? Хотя нет, все же люди ходят: вон, патруль из пятого отделения пошел сдавать ночную смену. Эти ребята появились на Арбате взамен тех, кого отправили в командировку в Чечню. Через месяц должны вернуться. Надо будет Федорову, участковому, который тоже загремел в зону боевых действий, литр поставить. Поздравить, так сказать, с возращением. Как-никак, он помог Корсакову выпутаться из неприятной ситуации, когда его ловили по всей Москве. Вернее, не столько помог выпутаться, сколько не стал помогать ловить, но и на том спасибо.

— Здорово, Игорек!

Корсаков оглянулся. Рядом устраивался с этюдником и раскладным стулом Сашка-Акварель. Кличку он получил за то, что в подпитии начинал разглагольствовать об изумительной способности акварельных красок передавать тончайшие нюансы человеческой души. По трезвому Сашка работал исключительно карандашом и красок не признавал принципиально.

— Привет, Сашок!

— Ты не против, если я здесь примастырюсь? — спросил Сашка. — Три дня квасил, такой депресняк начался, что одному просто страшно.

— Бывает, — сказал Корсаков, радуясь, что у него будет сосед. После кошмарной ночи ему тоже не хотелось оставаться в одиночестве.