Лунная соната для бластера - Владимир Серебряков Страница 11

Если бы не инфор, я бы сдох. А так основную часть заряда приняла на себя интелтроника, и на мою долю остались только жуткая головная боль и пятна перед глазами.

Я еще сообразить не успел, что происходит, а рефлекс уже кинул меня на пол, под разделитель, и покатил прочь от проклятой глиссады. Обе кисти дернулись вниз, вызывая из кобур полицейские блиссеры — в тот момент я горько пожалел, что нет при мне игрушки помощнее.

Откуда же в меня палят? С верхних ярусов? С межслойня? Из какой-нибудь неприметной дыры, куда только и может забраться псих с гаузером? Нет, разобраться я не сумею, не вылезая из своего укрывища, а вылезать мне как-то не хочется. Надо же придумать было — палить из гаузера в толпу! Ни в грош эти ребята не ставят человеческую… личность? Убить из гаузера сложно, надо стрелять в упор и знать частоту, а вот память стереть — это в два счета. Благословен будь мой инфор, если б не он — доживать бы мне век слюнявым кретином.

Прохожие шли мимо, некоторые странно поглядывали на полицейского офицера, вздумавшего поиграть в прятки для взрослых. Пора, помолившись, выползать на свет божий.

Я перезапустил инфор — тот, как и следовало ожидать, закоротило разрядом — и поспешно связался с Вилли.

— Ты видел? — брякнул я вместо приветствия, едва рогатая голова лосенка проявилась на козырьке.

— Я тебя и сейчас не вижу, — хладнокровно (ну, еще бы!) отозвался сьюд. — Миша, ты где?

— Под глиссадой, — прохрипел я. Все же щель была изрядно узкая, не по моим плечам. — Стреляли только что. Отследи.

Лосенок на секунду застыл — верней сказать, маска его замерла, в то время как интелтроника где-то в глубинах полицейского мейнфрейма заполошно перебирала кадры с видеокамер наблюдения.

— Ничего, — отозвался Вилли почти сразу же. — Ты же знаешь — здесь небольшой охват, район-то спокойный. Стреляли с межслойня, а оттуда можно выйти… десятком способов — точно. Я запущу наблюдателей.

— Угу, — пробормотал я, и оборвал связь.

Остаток пути до дома я проделал, нездорово озираясь и время от времени делая финты в сторону. Но предосторожности оказались напрасны — второго выстрела не последовало. Это открывало простор для бесплодных умствований. Или стреляли вовсе не в меня, а зачислить работу неизвестного снайпера на свой счет меня заставила паранойя вкупе с манией величия? Не льсти себе, Миша: даже люди, которым ты наступаешь на мозоль, не считают тебя достойным сдохнуть от руки наемника. Иначе давно бы твое бренное тело вошло бы в круговорот веществ в лунной природе.

Но выстрел последовал буквально через четверть часа после того, как я столь опрометчиво влез в мозги Треугольной головы. Вроде есть связь, а вроде и нет. Слишком уж скоро выходит. Такие дела быстро не делаются. Есть еще один вариант, но он мне совсем не нравится — что в блоках памяти Роберта Меррилла хранится нечто такое, разглашение чего приведет к последствиям. И, чтобы помешать мне разгласить это туманное нечто, все средства хороши. Какой-то дальний уголок сознания вякнул, что я, дескать, ничего не знаю. Чистая правда. Только вот стрелявшим об этом сказать позабыли. Они, как всегда, готовятся к худшему. На всякий случай.

Дурак я, дурак непролазный. Нашел с кем в шпионские игры играться.

Когда Сольвейг вышла меня встречать, готовая обрушить на меня ливень упреков: где был… что делал… с кем пил…. выражение моего лица заставило ее удержать рвущиеся на свободу выражения где-то на уровне гланд. Она сглотнула, чтобы отбить вкус ругательств.

— На тебе лица нет, — неверящим голосом произнесла она.

Я хотел надерзить, но последствия выстрела давали о себе знать — голова превратилась в тяжелый котел, полный боли, и каждое лишнее движение или слово заставляло казан раскачиваться; тяжелые огненные капли прожигали сознание насквозь, подобно кислоте, оставляя в нем узоры обугленных дыр. Я понял. как должен был чувствовать себя Локи, прикованный под змеей. К сожалению, у меня не было Сигюн, чтобы ловить чашей яд; Сольвейг, при всех ее достоинствах, на эту роль явно не годилась. Поэтому я только промычал что-то в знак согласия.

Сольвейг за руку довела меня до койки. Я упал на приятно холодившее кожу синее покрывало и замер, прикрыв глаза от света.

— Гаузер, — пробормотал я невнятно. — Стреляли. Надо… скопировать, что в инфоре…

— Лежи, — резко приказала Сольвейг и вышла, убавив свет. Боль чуть унялась. Интересно, успел ли луч въесться в мои извилины? Даже легкое поражение гаузером повреждает информацию, особенно ту, что не успела переписаться в долговременную память. Что я делал в течение нескольких часов перед выстрелом?

Лез в опсистему колониальщиков. Это я не забыл бы и под страхом смерти. Так я и сообщил своей напарнице, вернувшейся со стаканом холодной воды и двумя инжекторами — с анальгетином и с каким-то нейрипротектором. Выражение лица Сольвейг можно было сравнить разве что с реакцией хасида, которому подсунули бутерброд с ветчиной. Она упорно отмалчивалась, бессмысленно переставляя какие-то вещи — демонстрировала, как обижена на мое непристойное поведение. Я тем временем продолжил инвентаризацию памяти. Обнаружил, что сохранилось, по счастью, почти все. Правда, окончательный результат станет ясен через пару часов, но уже можно сказать, что большим идиотом, чем я есть, мне стать не доведется.

— Я позвонила Эрику, — сказала Сольвейг, нарушив затянувшееся молчание. — Он обещал связаться, как только найдут стрелка.

— Не надо было, — буркнул я. — Сам виноват, нечего других приплетать.

— Брось, — фыркнула Сольвейг. — Ты же рад, как ребенок. Самоубийца, мазохист несчастный. Нашел себе новое дело. Ведь не успокоишься, пока не вытряхнешь из Меррилла, что он там творит в Отстойнике.

— А что он там творит? — Порой моя напарница выдает сведения поистине бесценные. Ее холодный рассудок, педантично расчленяющий самые неприметные мелочи, обнаруживает иногда такое, до чего мне, при моем верхоглядстве, ни в жизнь не докопаться.