Кальде Длинного Солнца - Джин Вулф Страница 11

Во внутренностях еще были жирная маленькая рыба (наверно, лещ) и целая куча круглых предметов — ожерелья или кольца, скорее всего. Такое толкование будет приветствоваться, безусловно. Они лежат близко к лещу, а один на самом деле касается его головы — значит, время почти пришло. Майтера Мята поднялась на первые две ступеньки.

— Для дарителя. Богиня благоволит вам. Она довольна вашей жертвой. — Козел действительно был великолепен, и, предположительно, Киприда не предсказала бы богатство, если бы была недовольна. — Вы получите богатство, особенно драгоценности и золото, и очень быстро.

Усмехаясь от уха до уха, Лещ отступил назад.

— Для всех нас и для всего города: насилие и смерть, из которых выйдет добро. — Она посмотрела на тело, на знак сложения, который заметила там; но он уже исчез, даже если был. — Это все, что я могу видеть в этой жертве, хотя искусный авгур, такой как патера Шелк, безусловно, мог бы увидеть больше.

Ее глаза обыскали толпу вокруг алтаря в поисках Леща.

— Даритель имеет право первым потребовать мясо жертвы. Если он желает его, пусть выйдет вперед.

Бедняки уже старались пробраться поближе к алтарю.

— Сожги внутренности и легкие, сив! — прошипела майтера Мрамор.

Мудрый и хороший обычай требовал разрезать жертву на мелкие части, когда паства была большой, а здесь собралось не меньше двух тысяч человек; но своей очереди ждало множество жертв, и майтера Мята не питала доверия к собственному мастерству. Поэтому она распределила бедра и передние четвертины, получив в ответ восторженные улыбки.

«Следующая жертва. Пара белых голубей. Разделать или сжечь целиком?»

В принципе их можно есть, но она вспомнила, что во время последнего жертвоприношения, на похоронах Элодеи, Шелк сжег черного петуха целиком. Птиц можно читать, хотя это делают редко. Не оскорбится ли даритель, если она не прочитает этих голубей?

— Одного я прочитаю и сожгу, — твердо сказала она ему. — Второго мы разделим с богиней. Останься здесь, если хочешь его для себя.

Он покачал головой.

Голуби отчаянно били крыльями, пока она перерезала им горло.

Глубокий вздох.

— Прими, о Добрая Киприда, в жертву этих прекрасных голубей. Мы просим: расскажи нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Твой самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. — Неужели она действительно убила этих голубей? Она рискнула взглянуть на безжизненные тушки. — Но если ты, однако, выбираешь другой путь…

Она дала рукам упасть, сознавая, что крови на ее платье прибавилось.

— Мы согласны. Теперь мы просим: расскажи нам через жертву.

Срезав перья, кожу и плоть с правой лопатки первого голубя, она вгляделась в тонкие линии, покрывавшие кость. Птица с распростертыми крыльями; дарителя, несомненно, зовут Лебедь или что-то в этом роде, хотя она уже забыла его имя. А вот вилка на тарелке. Неужели богиня хочет сказать, что этот человек собирается пообедать? Невозможно! Из кости, похоже, просочилась маленькая капля крови.

— Блюдо, добытое насилием, — объявила она дарителю, — но если у богини и есть второе послание для меня, я слишком невежественна, чтобы прочитать его.

— Следующий даритель — мой сын, Кровинка, — прошептала майтера Мрамор.

Кто такой Кровинка? Майтера Мята чувствовала, что должна знать это имя.

— Эту тарелку вы приобретете на пару со следующим дарителем, — сказала она владельцу голубей. — Надеюсь, богиня не требует, чтобы вы забрали ее у него.

— Он купил этот мантейон, сив, — прошипела майтера Мрамор.

Майтера Мята кивнула, ничего не понимая. Ей было жарко, и она чувствовала себя больной, раздавленной сжигающими лучами солнца и жаром от священного огня, горящего на алтаре; запах такого количества крови чуть ли не душил ее, но она заставила себя наклониться над левой лопаткой голубя.

Соединенные кольца, часто прерывающиеся.

— Многие из тех, кто закован в цепи в этом городе, освободятся, — объявила она и бросила голубя в священный огонь, заставив вздрогнуть маленькую девочку, принесшую кедровые поленья. Какая-то старуха пришла в восторг, получив второго голубя.

Следующий даритель оказался мясистым человеком лет шестидесяти, который пришел вместе с красивым юношей, едва достававшим ему до плеча; юноша нес клетку с двумя белыми кроликами.

— Для майтеры Роза, — сказал пожилой человек. — Эта Киприда, она за любовь, точняк?

Он вытер потную голову носовым платком, источавшим тяжелый розовый аромат.

— Да, она богиня любви.

Молодой человек ухмыльнулся и сунул клетку майтере Мята.

— Ну, розы символизируют любовь, — сказал немолодой человек, — и я думаю, что эти кролики вполне подходят.

Майтера Мрамор фыркнула:

— Жертва в клетке не принимается. Кровинка, прикажи ему открыть клетку и дать мне одного.

Пожилой человек пораженно вздрогнул.

Майтера Мрамор взяла кролика и оттянула его голову назад, обнажив горло. Если и был какой-то обычай для жертвоприношения кроликов, майтера Мята его забыла.

— Мы обойдемся с ними точно так же, как с голубями, — сказала она так твердо, как могла.

Немолодой человек кивнул.

«Похоже, они делают все, что я говорю им, — подумала она. — Принимают все, что бы я ни сказала!» Она отрезала голову первому кролику, бросила ее в огонь и вскрыла живот.

Внутренности, казалось, расплавились под горячим солнцем, превратившись в поднимающуюся линию оборванных людей с карабинами, мечами и грубыми копьями. Где-то далеко, на краю слышимости, опять затрещала жужжалка, как будто перешагнув через горящего кролика.

Она опять поднялась на ступеньки, соображая, как бы начать:

— Послание абсолютно ясно. Необыкновенно ясно. Необычно.

Шепоток в толпе.

— Мы… по большей части мы находим отдельные послания для дарителя и для авгура. И для паствы и всего нашего города, хотя часто они общие. Но в этой жертве только одно послание.

— Оно говорит о том, чем вознаградит меня Аюнтамьенто? — крикнул даритель.

— Смертью. — Она посмотрела в его красное лицо, не чувствуя ни капли жалости, и удивленная, что не чувствует. — Вы весьма скоро умрете, или, по меньшей мере, даритель. Возможно, имеется в виду ваш сын.

Она заговорила громче, слушая перестук жужжалок; казалось странным, что больше никто не слышал его.

— Даритель этой пары кроликов напомнил мне, что роза, цветок, имя которого носила наша дорогая сив, на языке цветов означает любовь. Он прав, и Восхитительная Киприда, которая была так добра к нам здесь, на Солнечной улице, является автором этого языка: возлюбленные могут общаться на нем при помощи букетов. На этом языке мое собственное имя, мята, означает добродетель. Я всегда думала о нем как об указании, даже приказе, придерживаться пути добродетели, достойного священной сивиллы. Я имею в виду милосердие, смирение и… и все остальное. Но добродетель — старое слово, и Хресмологические Писания говорят нам, что вначале оно означало силу и мужество при защите правды.