Цена свободы - Сергей Семенов Страница 11

– Чего таращишься? – набычился караульный. – А ну, вали работать.

Мишка тяжело выдохнул и снова принялся махать топором. Рядом нарисовался Батя. Толкнул парня в плечо, бросил хмуро:

– Ускорьтесь. План не выполним – жрать не дадут вечером. Тут все просто. Поработал – пожрал. У них нормы посчитаны.

– Считать – не лес валить, – буркнул Михей и взялся за топор. И опять затянула товарищей круговерть работы. Валили деревья, пилили на катыши, чистили от сучков. Мишка согрелся и не замечал, как бежит время. К полудню дали немного передохнуть. Арсений, невысокий мужичок, теперь орудовал у костра, болтая в котелке сосновой веткой – варил баланду. Днем пригрело, и многие поснимали бушлаты и фуфайки. В глазах лесорубов ненадолго блеснула радость.

– Сегодня обедаем, – сказал Арсений Михею. – Не каждый день тут едим. Бывает, что только утром хлебнешь холодной баланды – и все. До вечерней пайки терпи. Вчера крупы малость раздобыли – сегодня живем. Сейчас, мужики, потерпите. Почти готово.

– Сеня – молодец, стряпуха главная у нас, – похвалил Арсения Батя. – На «котле» помоями кормят, а Егорыч умеет нормальную баланду сварить. Вроде из одной дряни варганят – а у него все равно вкуснее.

Трещали сучья в костре, пламя глодало толстые ветки. Мишка хлебал баланду, а в голову лезли картины из прошлого. Снова мерещились мамкины щи да бабкины пироги с капустой. Парень припомнил, как возили для мены солонину и остатки овощей, рыбу, выуженную в Бирюсе – пузатую плотву и копченых щук. Вот ведь жрали когда-то – от пуза. Не то, что сейчас.

Выхлебав баланду, Арсений плеснул всем по полкружки кипятка.

– А вы, ребята, хвои сыпаните. Полезнее будет. Все витамины, – он запустил заскорузлую ладонь в карман, сыпанул в пригоршню Михею сосновых иголок. Тот молча кивнул, бросил хвою в кипяток. «Чай» оказался терпким, горьковатым. Не успели даже толком допить его, как охрана снова погнала валить лес. На разговоры не оставалось времени, да и не хотелось тратить силы на болтовню – все уходило в работу. Солнце перевалило за полдень и покатилось к закату, а они все работали, работали…

К концу дня Мишка валился с ног. Дико хотелось есть и спать, и он не представлял, как идти несколько километров обратно в лагерь.

– И так теперь каждый день будет? – спросил он Батю.

– Да, – хмуро ответил бригадир. – Ничего, тут все привыкают. Тоже приноровитесь. Или сдохнете.

Тяжелый день вытянул все силы из организма. Тело казалось Михею пустым котелком, где не осталось ни капли похлебки. Погода к вечеру испортилась. Ветер усилился. Набежала орава туч – они будто торопились куда-то, обгоняя друг друга. Запрятав инструменты глубоко под кучи веток, зэки построились и после переклички двинулись в обратный путь. Мглистое небо будто ползло вместе с ними, не отставая. Мишка еле волочил ноги, Ромка шел угрюмый и поникший.

К зоне подошли, когда загустели сумерки. Начался ливень, и Михей чуял, как холодные капли стекают за воротник. За оградой тюрьмы их тут же принялись досматривать. Дождь лил, а они стояли и тряслись – полуголые, промокшие. А досмотр все тянулся… В зоне за день ничего не изменилось – все те же измученные люди-тени, длинные очереди за ужином. В толпе Мишка услыхал, что должны начаться перебои с едой. На огороды напали дикари-кочевники и, по словам одного из каторжных, «навели там шороху». Хмурое небо накрыло зону, точно крышка – чан с баландой, где варились узники. А потом – знакомый, родной барак. Томительный, тоскливый вечер в полумраке и вони. Злоба на судьбу, тоска и безысходность.

С тех пор так и повелось. Их поднимали каждый день в шесть утра и после торопливого, скудного завтрака гнали в лес. Работа высасывала все силы, и обратно Михей с Ромкой еле волочили ноги. Мишке не хватало короткого сна, и вставал он измученный и разбитый. Но работа в лесу прогоняла дрему, и время летело незаметно. Вечером же хотелось просто упасть на нары и забыться. Судьба придавила их гнетом тюремной жизни, не оставляя надежды. И парень чувствовал, что они превращаются в таких же узников, как остальные, погребенных заживо, ждущих смерти как избавления. У этого дома боли и скорби была одна цель – пережевать человека, вытянуть из него все соки до капли, а потом выплюнуть жалкий труп за ограду. Сколько их там покоится, безымянных, на дне глубокого котлована? Мертвецов хоронили, не заморачиваясь – присыпали сверху землей, чтобы не растащили вороны. Провожая грустным взглядом очередную телегу с покойниками, Рафик тяжело вздыхал и начинал философствовать.

– Всех в одну кучу свалили, нелюди. Ничего, помрем – боженька рассортирует, – бормотал он, хлебая вечерний кипяток. – Кто знает, может, на небушке мы этих тварей палками гонять будем, как они нас здесь.

Мишка все чаще бредил во сне. Просыпался среди ночи разбитый, в холодном поту. Вдыхая смрад барака и слушая беспокойный сон человеческого муравейника, он тихо шептал в свернутый бушлат:

– Они думают, что могут все. Хрен им. Я вырвусь отсюда. Вырвусь…

Леха-Эстет в один из вечеров поведал им о тюрьме и общине в Комсомольске-на-Амуре. Михей с Ромкой, измотанные рабочим днем, лежали на нарах и жадно слушали нового знакомого.

– Уж точно не знаю, но по Комсомольску вроде нейтронными били, – повествовал Эстет. – Сначала народ по убежищам сидел. Но фон как-то быстро спал, лет десять назад люди наверх выбрались. Воинских частей под Комсомольском полно было. В общем, вояки резво тут порядок навели. Свою общину хорошо организовали, а всех остальных – в тюрягу. Настроили бараков, огородили забором. Они же только за счет нас и живут. Лес мы валим, на фермах мы пашем, жраньем мы обеспечиваем. Любая стройка – тоже мы. Мы тут дохнем и гнием, а они живут припеваючи. Нефти в хранилищах осталось – уйма. Они перегонных кубов наделали, бензин-соляру гонят. Раньше же тут нефтеперерабатывающий завод был, нефтепровод с самого Сахалина сюда тянулся.

– Леха, ты мне вот что скажи, – оглядываясь, спросил Михей. – Как получилось, что они в наши края попали?

– Чего не знаю – того не знаю, – пожал плечами Эстет. – Но слухи ходят… Те, кто вагоны разгружал, рассказывали – «хозяева» несколько вагонов оружия и боеприпасов притаранили. Видимо, нашли в ваших краях старый резерв нетронутый. БАМ-то, говорят, почти не пострадал после Войны – местность необжитая, по кому там бомбить-то? По БАМу они в ваши края и добрались. Резерв присвоили, да вас по пути прихватили – новые работнички им всегда нужны.

– А ты-то сам как попал сюда? – осведомился парень.

– Да по дурости, – сокрушенно сказал Леха. – Так же, как и вы. Я-то сам местный, с области. А теперь… теперь уже поздно жалеть. Отсюда ходу нет.

– А если…

– Мишань, не трави душу, – стиснул зубы Эстет. – Не решусь я никогда. Боюсь. Похоже, что сгнию и помру здесь.

– Не хочу я тут сдохнуть, Леха, – разозлился тот. – Я себе такой судьбы не хотел. И Ромыч тоже.

– А я тоже не выбирал, за меня все решили, – набычился Эстет.