Те, которые - Андрей Жвалевский Страница 10

Импресарио тут же стал зачитывать самые яркие панегирики. Я лежал и думал: «Интересно, чем он больше гордится – нашим успехом или тем, что за хвалебные статьи не пришлось платить?»

* * *

Сидя в теплом и мягком кресле, так приятно слушать, как шелестят банкноты! Особенно когда осознаешь, что эти банкноты тобою честно заработаны.

– Восемнадцать тысяч, – бормотал Миша. – Раз, два, три…

– А можно, – неожиданно для себя попросил я, – я возьму пачку?

– Вообще-то это и так все тебе, – удивленно сказал Меценат.

– Это только наличные! – торопливо уточнил Миша. – На первоочередные нужды! Остальное на карточке и на счету. Часть на…

Я замахал руками, Миша тут же заткнулся.

– Не в этом смысле. Я потрогать хочу.

– Конечно, – по голосу Мецената было ясно, что он улыбается.

Я протянул руку, в ней тут же оказалась пачка бумажек. Я поводил подушечкой пальца по верхней. Рельефный рисунок. Кажется, это называется «металлография».

– Вы думаете, – в голосе импресарио дрожала обида, – мы вас обманываем?

– Да нет, – ответил я. – Просто интересно.

– А-а-а! – догадался Дмитрий Алексеевич. – Ищешь тактильные картинки?

– «Щупалки», – мстительно уточнил я, – и «терки»!

Меценат усмехнулся:

– Я же тебе сто раз говорил: это не я, это так народ назвал.

Я бросил пачку на стол.

– Нет там никаких «терок». Просто шершавая бумага.

Меценат хмыкнул. Миша вернулся к своей бухгалтерской рутине. Я протянул руку к столику – и тут же ощутил в ней теплый бок бокала с коньяком. Улыбнулся Меценату с благодарностью.

– Ну что, – сказал Меценат, – осталось склепать еще три десятка терок. И сотня к выставке готова.

– Восемь, девять, десять… – бубнил Миша.

– Все проданные работы на выставке тоже будут, – продолжил Дмитрий Алексеевич. – С табличками «Куплена таким-то».

Все это он уже говорил, так что я даже не кивнул, потягивая ароматнейшую из отрав.

– Слушай, Петрович, – Меценат вдруг стал серьезным. – Надо тебя врачу показать.

– Ай, – отозвался я.

Миша перестал шелестеть банкнотами.

– А что, – спросил он, – у вас… предчувствие?

По-моему, импресарио всерьез считал Диму колдуном и ясновидящим.

– Типа того, – отозвался Меценат. – Ты как себя чувствуешь?

– Отлично я себя чувствую!

«Вот только работать лень», – признался я себе.

– С сегодняшнего дня в твоем доме дежурит бригада кардиологов.

– Слушай…

– Не спорь, мне лучше знать!

– А мне лучше не знать! И вообще, я хочу зрение вернуть!

Я кожей почувствовал, как Миша сжимается в математическую точку – объект, не имеющий размеров. Да, в гневе я страшен!

– Мы же договорились, – Меценат успокаивающе положил мне руку на колено, но я ее стряхнул, – сразу после выставки едешь в Германию. Но пока надо следить за здоровьем…

Я фыркнул.

– Пожалуйста, – очень тихо попросил Меценат.

Не знаю, что на меня нашло, но сейчас он меня раздражал – всегда правый, знающий все наперед, благородный и честный. Наверное, этим и раздражал.

– Пошел к черту, – сказал я и сунул руку с бокалом в сторону Миши.

Тот беззвучно уволок опустевшую тару, но взамен ничего не подал.

– Эй, импресарио! – прикрикнул я. – Еще коньяку!

Возникла пауза. Даже без «Пианино» я отлично представлял ее себе в лицах: Меценат строго качает головой, Миша умоляюще складывает руки на груди…

– Ладно, – Дима говорил с трудом, как будто у него глотку заложило. – Еще один. Последний.

* * *

Это был отличный рабочий день. Накатило вдохновение, я сварганил две довольно большие конструкции, в которые нужно забираться голышом… ладно, хотя бы в нижнем белье. Кое-что требовало доводки, но не сильной – конструкции были не жесткие, качались и гремели, и в этом был свой кайф. Уже ложась спать, я вдруг понял, что неоправданно ограничиваю область воздействия. Почему только осязание? Ведь можно использовать и звуки, и запахи…

Запахи! Я даже сел в кровати. Ну я и олух! Как я не сообразил сразу?!

Я снова лег, набрасывая в уме общие схемы: тактильная музыка дополняется звуковой какофонией и аромовоздействием. Надо только придумать, как изменять гамму запаха. Вентиляторы? Пожалуй. Что-то вроде ароматизаторов в салонах машин…

За дверью моей спальни послышался подозрительный шум. Кажется, Миша кого-то не пускал ко мне. С большим трудом не пускал, с кряхтением и довольно громкими увещеваниями. Странно. Нежелательных гостей отсекает охрана, а желательные с такой экспрессией ко мне не ломятся.

Я прислушался.

– Дмитрий Алексеевич… Он спит уже… Целый день работал…

Ого! Миша не пускает самого Мецената! А тот, вместо того чтобы пустить в ход свое хваленое красноречие, молча прорывается…

Нет, уже не молча.

– Ушел отсюда, понял! В ухо сейчас дам!

Все вентиляторы и схемы окончательно вылетели из моей головы. Дмитрий свет Алексеевич был, судя по голосу, мертвецки пьян! Это событие я пропустить не мог.

– Миша! – крикнул я. – Да пусти ты его! Не сплю я!

Миша пробурчал «Ну вот, разбудили», и дверь распахнулась. Спальня тут же заполнилась благородным ароматом свежевыпитого… нет, не коньяка! Виски! Сегодня в лесу перемерла вся крупная живность.

– Ну? – весело спросил я. – Какие новости?

Послышались шаркающие шаги, и дверь с треском захлопнулась. Немедленно раздался сдавленный стон Димы.

– Блин! Где тут у тебя свет включается?

– Нигде! – я по-прежнему веселился. – Мне он ни к чему. Садись куда-нибудь, а то зашибешься!

Раздалось еще несколько сдавленных стонов, сопровождаемых краткими эпитетами, – и кровать тихо охнула, придавленная чреслами Мецената.

– Тут сидеть буду! – объявил он.

Запах виски усилился. Послышалось ритмичное бульканье.

– А мне? – поддразнил я.

– У тебя нос… в вине! – Дима рассмеялся собственной остроте, и в смехе было нечто от сумасшествия.

Мне стало уже не так весело. «Может, Мишу кликнуть?» – подумал я. Наверняка импресарио прилип к двери и готов прийти на выручку.

– Слушай, Саня, – сказал Меценат грустно, – не умирай, а?

– Никогда?

– Ага! Давай жить вечно! И умрем в один… То есть не умрем ни в один день!