Вечное пламя - Виктор Бурцев Страница 10

Лопухин пробежал глазами убористые, не без ошибок, строчки.

– Про какого отца он говорит? Я не понимаю…

– Про старика Йусси, – ответил Борис.

Тело Маркко вынесли на улицу. В дом заглянул усатый Пекко, хмуро посмотрел на Ивана и вышел.

– Погодите… Так… Так это был его отец?! – Иван вскочил, но его снова замутило. – Как же… А эта девушка?

– Катти? Его дочь. Все, что осталось от жены, которая умерла при родах.

Иван сел на лавку, обхватил голову руками.

– Боже мой… Зачем же… Он мне рассказывал…

– Что рассказывал?

– Сказку. Значит, он про себя рассказывал. Черт побери! И колдун этот… И…

– Колдун?

– Ну да, колдун… Я так понимаю, что отец его. Йусси…

Борис Александрович пожал плечами.

– Да, разное говорили про него… Всякие побасенки… – Борис осторожно выглянул в дверь. Затем вернулся к Ивану и заговорил шепотом: – Прежде чем мы отсюда поедем в управление, быстро, быстро скажите мне, что он вам вчера говорил! Давайте, давайте, это важно! Ну же!

– Говорил, – Иван почему-то ощутил беспокойство. – Говорил, что… Ну, сказку рассказывал, про колдуна и про всякое… Ну, я так понял, что про свою жизнь. Просто форма такая. Потом… Еще наливал…

– Кто-то с вами был еще? Кто-то был?

– Н-нет. Не было. Точно не было. Вы у Катти спросите. Хотя я и ее не видел.

– Да ее еще найти надо…

– Знаете, мне кажется, он давно все решил. Вчера говорил так, будто прощался. Я ему, мол, голова болеть будет. Он же подливает и подливает, а Маркко в ответ, мол, у меня ничего не будет…

– Вот! – Борис Александрович поднял палец. – Так и говорите всем. Понятно? Спрашивать будут, а вы, соответственно, отвечайте, мол, из разговора было ясно, что запланировал все заранее. Про дочку говорил?

– Про дочку?

– Ну, про Катти эту, чтоб ее черти сожрали, говорил?

– Ну да, что-то вроде: не беспокойся за нее, дескать, не пропадет. Родня какая-то.

– Вот, про родню не надо.

– Почему?

Борис Александрович снова посмотрел на дверь. И понизил шепот до еле слышного:

– Потому что родня у нее по ту сторону границы, соответственно. Понятно?

– А… А как же он председателем стал?

– Как-как! Вот и Пекко этот, идиот, тоже будет этим вопросом задаваться. Как, да что, да кто рекомендовал?.. Я рекомендовал, понятно? Я. Потому что колхоз поднимать надо было, потому что люди в него пошли только после того, как я Маркко председателем поставил. Кого мне еще пихать? Себя? Так я русский, нельзя… Могу только замом или еще как… Чтоб присмотр был. А у него авторитет! Черт…

Во дворе раздались шаги.

– В общем, – затараторил Борис, – в общем, запомни, запомни, что я сказал! – Он разогнулся и громко произнес: – Ну что, полегчало? Водички еще налить?

– Нет, – тускло ответил Иван. До него медленно, сквозь перегар и муть, стал доходить шекспировский масштаб трагедии, которая разыгрывалась в карельской глуши.

Вошел Пекко.

– Можете ехать?

Иван кивнул.

Они долго тряслись по лесной дороге. У Ивана дико болела голова, его мутило. Высокие деревья и бесчисленные лесные озера уже не казались Лопухину чем-то таинственным и волшебным.

В управлении следователь нудно заполнял бумаги. Тянул время, поглядывая на сидящего напротив Ивана. Тот особенно не торопился и даже не удивился, обнаружив у себя в ногах собственный вещмешок, а в нем все свои вещи. Видимо, Борис Александрович предусмотрительно подсуетился, вложив для верности армейскую фляжку. На опохмел.

В кабинете что-то бормотала радиоточка.

– Ну что ж, давайте поговорим, – с чуть шепелявым финским акцентом начал следователь. – Что вам говорил председатель Маркко Поолуксе про своего отца?

– Он не говорил о своем отце как об отце. До сегодняшнего дня я даже не знал, что старик Йусси его отец, – Иван старался не смотреть на Пекко.

– Что конкретно говорил убитый…

– Как, простите?

Следователь непонимающе посмотрел на Ивана.

– Вы сказали, убитый?

– Да. И что?

– Это же было самоубийство…

– Возможно, – Пекко недовольно заглянул в бумаги. – Но…

Иван перестал его слушать. Что-то тревожное царапнуло его слух. Опасное. По-настоящему опасное.

«Что я тут делаю? Беседую с этим идиотом… Ведь видно же, что идиот…»

И тут, удивительным образом, за болтовней финского выскочки, Лопухин услышал…

Он вскочил, двумя длинными шагами пересек кабинет и повернул рычажок радиоточки.

«…в пять часов тридцать минут утра, после того как военные действия уже были начаты, посол Германии в Москве фон дер Шуленбург от имени его правительства передал мне как Народному Комиссару Иностранных дел ноту, в которой говорится, что немецкое правительство начинает войну против СССР. В ответ на это я заявил, что…»

Внутри все оборвалось. Будто бы сердце ухнуло в пустоту, да так и не достигло дна.

«Все! – металась лихорадочная мысль. – Все! Началось!»

– Это было самоубийство, – решительно сказал Лопухин замершему Пекко. – Самоубийство.

И вышел за дверь. А у финского следователя появились более серьезные заботы, нежели смерть председателя какого-то колхоза….