Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин Страница 10

— Вы знаете, что я могу посадить вас под арест, Козмо? Вызову караул, и будете сидеть в своей каюте — причем, что интересно, целый и невредимый.

…Дистанция шестнадцать с по…

— Вы этого не сделаете, — говорю я уверенно — хотя уверенности у меня как раз нет.

— Да? — Нахтигер поднимает брови. — И почему же?

— Потому что вы меня не любите, Зеф. — Капитана передергивает. — Очень просто. Допустим, вы посадите меня под замок — дуэли не будет, верно. Но! Вы спасете не только мою жизнь — с этим бы вы еще смирились, — но и мою честь, господин капитан первого ранга. А это, пожалуй, единственное, чего вам бы не хотелось… Я правильно рассуждаю?

Молчание. Тиканье часов — веское, как удары колокола.

Нахтигер вдруг начинает улыбаться.

— А вы все-таки поразительный наглец, Козмо. Неужели вы считаете, — он наклоняется ко мне, — что это сойдет вам с рук? Затеять поединок накануне Большой Бойни! Вы вообще в своем уме? Или, может быть, вы забыли, что по этому поводу думает господин Канцлер? А? Вам напомнить?

Не стоит.

— Большая Бойня, — цитирую я. — Это та же война.

— Именно! Так что возьмите себя в руки и перестаньте дуться, как обиженный гардемарин. Козмо, — он смотрит на меня в упор, — одумайтесь! Убьете Тушинского в следующий раз.

После Бойни? На которой будет столько крови, что хватит мне на год вперед?

Я вспоминаю огромные черные туши, лежащие в красной воде. Они повсюду, насколько хватает глаз. Жуткая тяжелая вонь крови и мертвечины. Штиль. Океан спокоен. Ежегодное жертвоприношение свершилось.

Сотни. Тысячи мертвых китов.

Большая Бойня — это больше, чем война.

— А теперь послушайте, что по этому поводу думаю я, господин капитан. Дуэль состоится при любой погоде. Даже если мне придется добираться до места дуэли вплавь и стрелять, стоя по пояс в воде.

Нахтигер свирепеет:

— А если вас убьют? Как я пойду в бой без командира второго плутонга? Вы об этом подумали, дуэлянт вы мой любезный?!

Конечно, подумал.

— Офицера вашего экипажа сочтут трусом. Вы этого хотите, господин капитан?

— Мараться об вашу честь? — Нахтигер поднимает брови. — Увольте.

И все же он пытается.

— Последний шанс, Козмо. Откажитесь от дуэли.

— Не могу. Честь флота, вы ведь понимаете.

Я не хочу, чтобы это прозвучало как издевка, но уже поздно. Именно так оно и прозвучало.

Нахтигер с силой вдавливает кнопку звонка. Лицо серое, над верхней губой выступили капли пота. Пауза. Взяв себя в руки, он говорит:

— А вы, оказывается, редкостный зануда, господин Дантон. Прошу вас оставить меня в покое. Не сочтите за грубость… Да, войдите!

В дверях каюты появляется лейтенант Веселовский, мой давний приятель. Невозмутимый, словно блефующий игрок в покере.

— Вахтенный офицер!

— Слушаю, господин капитан.

— Отправьте… — Нахтигер пытается найти слово, не находит, — этого на берег. Чтобы через пять минут духу его на моем корабле не было! Все, свободны.

— Премного благодарен, господин капитан, — говорю я и салютую.

…Затем было долгое плавание в темноте, скрип уключин, сонные громадины броненосцев, бортовые огни, световые размытые пятна на месте города. В Кетополисе все еще ночь. Едва слышные, искаженные, доносятся звуки ресторанного оркестрика, играющего танцевальные мелодии.

— С чего старик на тебя взъелся?

Я пожимаю плечами.

— Знаешь, Краузе пропал. — Веселовский достает сигарету. Чииих! Спичка озаряет лицо с тонкими усиками, летит за борт. Чих, гаснет. Дым вырывается из тонких ноздрей. Лейтенант взялся меня проводить, поэтому считает нужным развлекать. — То ли опять взялся за старое, то ли еще что… Приходили его искать с «Леди Кетоники». Говорят, третий день уже не появляется. Черт знает что, если откровенно… Жаль очень. Ты его не видел?

— Нет, — говорю я.

В отражении покачивается белесый шлюпочный борт.

— Он хороший товарищ.

— Прекрасный.

Шлюпка с тихим плеском разрезает гладь Новой гавани. Весла взлетают и опускаются. Норд-ост гонит мелкую рябь. Матросы дружно вдыхают сырой пар, нагибаются, с усилием тянут весла на себя, снова выдыхают… Раз, и-раз. Холодает. Фонарь на носу закутан в белесый подрагивающий свет. Я провожу ладонью по влажному дереву. Мне не хочется сейчас разговаривать, хотя Веселовский — приятный собеседник, а Краузе…

Просто не хочу.

Почему-то мне кажется, что этот полет над волнами — последний в моей жизни. Что бы ни случилось дальше, на «Игефельд» я больше не вернусь.

А Краузе мне действительно жаль. Великолепный человек, но что-то в нем сломалось.

Словно в отлаженном часовом механизме — падение, удар, ни царапины, а внутри какая-то пружина соскочила и — все. Часы больше не идут.

Наверное, я скоро умру?

Может быть, даже завтра.