Славия. Рождение державы - Александр Белый Страница 10

– Слушай, Микаэль, – Луис оторвался от кувшина, – в город мы можем зайти и босиком, но войти без шляпы – это очень большой урон для чести.

Короче, оставили мы хитрому бизнесмену-рыбаку еще один талер, зато обзавелись полуботинками на тонкой подошве из затертой и потрескавшейся кожи, в которых умерло не одно поколение старых рыбаков, и задубевшими просоленными треуголками. А еще Луис стребовал два медных реала сдачи. Вот тебе и идальго, лично я бы не требовал, оставил бы на чай. Оказывается, здесь, в далеком прошлом, у европейцев уже сейчас совсем другой менталитет. Зато нам эти два реала пригодились в последующих деревушках, где, с опаской посматривая на наши кинжалы, нас обеспечили таким же холодненьким кислячком.

И вот мы шагали к городу и от подножия приморских холмов подымались в сторону ворот Алькасабы, дворца-крепости мавританских королей. А еще выше, на горе Хибральфаро возвышался замок – главный форпост защиты дворца. Казалось бы, с Мари и Лиз мы бродили здесь совсем недавно. Тогда тут были сосновая аллея, эвкалипты и кипарисы. Мы забирались на замковую башню посмотреть на Гибралтарский пролив и африканские горы Риф, которые видны далеко-далеко.

Луис объяснил, что длинный нож простолюдину носить нельзя, под кушаком таскают обычно складную наваху. Но в городе есть люди, которые могут подтвердить его происхождение. Лично мне тоже нечего бояться, так как я с ним, а он нисколько не сомневается в моем благородном происхождении. Никто нас нигде не остановил, только два кабальеро, которые двигались навстречу верхом, посмотрели с большим интересом.

Мы прошли по мощенной камнем улице вдоль кварталов мастеров и поднялись во вполне узнаваемые мною места. Слева, куда поворачивала улица, стояли башня и здание, в нем лет через триста будет размещен музей Пикассо, который родился в Малаге. Коллекция его картинной галереи оценена в двести девяносто восемь миллионов евро, а жемчужиной является портрет жены, русской балерины Ольги Хохловой.

Здесь не было, конечно, отделки двадцать первого века, отсутствовала аллея с мелкими кафешками и ресторанчиками, но старый город оказался вполне узнаваем: зелено, чисто и опрятно. Встречные люди – самые обыкновенные, но богатые и бедные различались сразу. А вот одеты непривычно: жилет и короткий пиджак типа «фигаро», все в коротких штанах с подколенными бантиками и в чулках! Точно такие же мы видели с Мари на тореадоре (Лиз оставили дома), когда ездили смотреть корриду. Да, головные уборы – абсолютно на всех мужчинах, кушаки – только на простолюдинах, а пояса с оружием – у благородных. У них же (у всех!) длинные усы со смазанными чем-то кончиками стоят торчком.

Мода такая, однако, чукча ты, Евгений-Михаил, необразованный.

А женщины здесь красивые, яркие, ничуть не хуже наших казачек. Только цвет волос разный, у наших беленькие, русые, а черные – изредка. Здесь же чернявые преобладают. И голубых глаз не видно, одни карие. Ух! Вот идут синие глаза, а ресницы – в размер веера моей мачехи, и коса черная как смоль. И идет точно так же, как моя Любка, – нос кверху, грудки вперед. Да там и щупать пока нечего, а туда же. О, как на меня презрительно взглянула, а сопровождающий ее дядька, следующий чуть справа и на полшага сзади, окинул взглядом внимательно и настороженно.

А что ты хотел, господин Евгений-Михаил, выглядите вы с Луисом совсем не как кабальеро. Да еще в шароварах. Здесь в таких только турки могут объявиться.

Ну и ладно, не больно-то хотелось.

Нет, не ладно, ты уж признайся сам себе, что привык и в той и в этой жизни совсем к другому отношению женского пола. Ты никогда никому не навязывался, но был всегда любим, а здесь – презрение.

Однако ерунда все это, было бы столько горя.

Вот Любке моей сейчас не позавидуешь. Донес ли уже дядька Иван весточку, что жив я, не знаю, но верю, что вскоре донесет либо слух пустит. Я же, Любка, увидеться с тобой пару лет не смогу. Долг крови требует серьезной подготовки. Не могу сейчас просто так податься домой. Ну что мне Собакевичу предъявить? Скажу, что продали меня пахолки пана, а из кустов слышал голос Вацека? А может, того Вацека уже и в живых нет. Буду бегать по судам от пана полковника до пана кошевого? Правильно дядька Иван говорит, мое слово против его слова, да еще и засмеют. Жизнь у меня будет не жизнь, и больше чем уверен, что недолгая.

Такой глупости не совершу и действовать буду совсем иначе, сознание и опыт прожитых лет, вернувшиеся (или вселившиеся) через века, знают, как надо.

Так что подожди, Любка, если сможешь. Обещаю, вернусь за тобой обязательно, и пойдем под венец. Если дождешься – не обману. Может быть, ты мне не совсем нравишься, но кто я такой, чтобы пренебречь волей родителя? Пришелец из двадцать первого века, где давно наступил разврат в чувствах и нигилизм в отношениях? Нет, не хочу начинать-продолжать здесь свою жизнь с постыдного для рода поступка.

Луис, шагавший рядом, толкнул локтем и кивнул на очередную молоденькую красотку, сопровождаемую аж двумя матронами. Она прошагала мимо, тоже задрав нос, и на нас, туркоподобных оборванцев, даже внимания не обратила.

– Нет, Луис, ты не понимаешь. С такой девочкой ты только потеряешь время, деньги и вконец испортишь нервы. Посмотри вокруг, сколько девушек и женщин без охраны, вот где работы непочатый край, пахать не перепахать.

– Ты очень странно изъясняешься, Микаэль, как опытный ловелас. И слушай… – Он остановился среди улицы и с удивлением на меня уставился. – Как ты хорошо стал говорить! Правда, у тебя акцент жителя, прибывшего из Вест-Индии или из Нового Света. Я удивлен!

– Ладно, не захваливай, просто ты хороший учитель. – Не рассказывать же ему, что испанский действительно выучил в Чили триста пятнадцать лет тому вперед и имел неслабую практику в общении. Все же он смотрел на меня с некоторым недоверием.

Пока шли по улице, никто помоев не выливал, отходы под ногами не валялись и вони на улице не было. Говорят, систему водоснабжения и канализации здесь продумали еще арабы, завоевавшие кусок Испании в восьмом веке. И кто сказал, что арабы – отсталый народ? Ведь это именно они обучили европейцев математике, химии, врачеванию, хирургии и фортификации.

Малага мне нравилась всегда. Почему бы здесь не задержаться, тем более что у порта расположена столь интересующая меня морская школа, в которой учился Луис? Думаю, место для адаптации очень даже приличное.

Мы вышли на площадь, с одной стороны которой был виден залив.

– Вон, внизу, смотри. – Луис показал рукой на здание под рыжей черепичной крышей. – Моя морская школа.

– Завтра пойдем?

– Нет, – с сожалением выдохнул он, – завтра будем приводить себя в порядок.

О! Какое это экзотическое занятие – приведение себя в порядок. Помывку нам организовали еще вчера. Двое мальчишек затащили в комнату два деревянных корытца и бадейку с теплой водой, затем пришла тетка с двумя кувшинами, один пустой, а во втором – вероятно, щелок. Взяла кувшинчик, полила нас водой и намылила со всех сторон, потом обыкновенной тряпкой потерла и хлюпнула на каждого еще по три кувшина. Вот и вся помывка. Ногти на руках и ногах острым ножиком обрезала, кстати, очень аккуратно.