Красные боги - Жан д'Эм Страница 10

Комната оправдывала название «пещеры», производя впечатление одновременно и музея, и гробницы.

Ванда с Пьером присели на стоящую здесь же походную кровать отца Равена, в то время как сам он, переходя от предмета к предмету, давал объяснения.

– Все это я собрал за те два года, что живу здесь, – с гордостью заявил он.

Люрсак удивился.

– Только за два года? Я бы никогда не смог предположить, что Лаос так богат предметами доисторического периода.

Но миссионер не слышал замечания Пьера. Он увлекся рассматриванием одного из черепов, который держал в руках с величайшей осторожностью.

– Это гвоздь моей коллекции. Самая ценная вещь из всего собрания. Череп человека четвертичного периода. Чудо, так как череп этот единственный на всем свете, понимаете? – единственный. Пусть мне покажут в Европе хоть что-нибудь похожее. Их так называемый «кроманьонский» череп ерунда по сравнению с этим.

Он удовлетворенно и самодовольно улыбнулся, а потом продолжал с увлечением:

– И подумать только, что в этой костяной коробке сорок тысяч лет тому назад рождались мысли, чувства и что они были почти такими же, как теперь у нас, потому что тысячелетия опыта только обострили и утончили, но не изменили их. Аппарат в основе своей остался тот же самый. Уже в этом черепе был зародыш способностей к борьбе с природой, к покорению ее. Этот человек был снабжен такой же душой, как и наша.

Он любовно поставил череп на место. Ванда возмутилась.

– Что вы говорите, отец Равен? Чтобы у нас была такая же душа, как у высших пород обезьян?

Миссионер даже подскочил от негодования.

– Первобытный человек, по-вашему, обезьяна? – закричал он. – Кто вам рассказал такую ересь? Ламарк, Карл Фогт, Гексли? Но ведь эта нелепейшая теория уже бог знает когда оставлена. Достаточно иметь глаза, чтобы видеть, что здесь нет ничего общего. Я не понимаю, каким образом даже могло зародиться такое заблуждение. Буквально все доказывает полную независимость человеческой породы от человекоподобных существ. Да вы посмотрите сами.

И, взяв другой череп, он продолжил лекцию, иллюстрируя свои доводы наглядным сравнением строения обоих черепов.

– Они пытаются обосновать свое мнение на анатомическом сходстве. Невежды! Вот перед вами единственный череп нашего самого отдаленного из всех известных предков, а это череп одного из видов макаки, как раз того, который наиболее сходен с человеческим. Ну-с, извольте посмотреть. У обезьяны нет подбородка. У человека он резко выдается вперед, в то время как выступ, образующий подбородок макаки, совершенно отсутствует. Далее, в зубах у обезьяны резкое различие между клыками и «глазными» зубами, в то время как у человека такого различия почти не существует. Коренные зубы у обезьяны увеличиваются в порядке как раз обратном тому, который мы наблюдаем у человека. Да, наконец, общий вид этих двух черепов, их линии, сами кричат о совершенно различном происхождении. Взгляните на звериную челюсть этого черепа. Я вам напомню еще о работах Гратиолета по сравнительной анатомии мозга человека и обезьяны. Он приходит к таким же выводам.

– Хорошо, – сказала Ванда. – Не будем спорить по этому вопросу. Но вот что представляется удивительным и мне, и Люрсаку: почему в здешней местности такое обилие подобных ископаемых?

Отец Равен повернулся к ней.

– Я недоумеваю еще больше вас. Здесь, действительно, много этого материала. Причем заметьте, что все имеющиеся у меня экземпляры в удивительной сохранности. Но еще более странным является способ, которым мне удалось их добыть. По прибытии сюда я сам своими руками построил себе хижину. Был совершенно один. Каждый день после обедни я верхом на лошади блуждал по окрестностям. Однажды, потеряв дорогу, я попал вон в тот лес, что перед постом.

Люрсак воскликнул:

– Но ведь это же «Страна Мертвых»?

– Да. Именно там я и сделал все свои находки. Топоры, инструменты, кости, одежда, все это попадалось мне всегда возле «нигуера» – так местные обитатели называют свои языческие алтари – и, судя по строгому порядку, в котором бывали разложены вещи, я заключил, что они служили приношениями, предметами жертвы, которую делали туземцы или объектами религиозного поклонения.

– Значит, вы думаете, что эти вещи являются предметами какого-то неведомого для нас культа?

– Вероятно. Можно только догадываться.

– Почему вы говорите так неопределенно? – удивилась Ванда. – Разве вы не попытались узнать наверное, я бы на вашем месте…

– Эх, узнать! – устало отмахнулся миссионер. – Я уже говорил вам, что нас окружает мир таинственный и непроницаемый. Я, конечно, пытался разузнать. Сначала я пробовал расспрашивать тех, кто приходил ко мне. Результат был такой же, как если бы я обратился с вопросом к стене. Когда с ними заговоришь об Иенг, они дрожат и убегают. Если начнешь слишком сильно настаивать, они утверждают, что Иенг – легенда, и что она никогда не существовала в действительности. Не добившись ничего от своей паствы, я стал искать разгадку сам. Это было очень трудно, но я упорный человек и готов был рискнуть многим, чтобы только открыть тайну. В конце концов я кое-что узнал, но так мало и такое неопределенное, что мне, собственно говоря, почти нечего рассказывать.

Миссионер помолчал немного, как будто собираясь с мыслями и обдумывая план своего рассказа.

– Вскоре после моего прибытия, через несколько дней после вторичного разрушения поста № 32 я почему-то задержался во время прогулки верхом и очень поздно ночью возвращался домой. Залитая бледным светом луны равнина представляла волшебное зрелище. Спускаясь с горы, я остановился около речки, отыскивая подходящее место для переправы вброд. Случайно мое внимание было привлечено одним совершенно неожиданным и раньше мною незамеченным явлением. Почти на всем пространстве нашей равнины, которое мог охватить глаз, были рассыпаны какие-то странные черные точки. Точки эти двигались, объединялись в группы, колонны. Создавалось впечатление, что передо мной какой-то гигантский муравейник. Постепенно я стал различать очертания человеческих фигур. Сначала я насчитал четыре, потом шесть, потом восемь основных колонн, зарождавшихся где-то на горизонте и двигавшихся мне навстречу.

Чрезвычайно заинтересованный, я притаился в тени деревьев и ждал прохождения этих отрядов, направлявшихся, по-видимому, к горам. Когда они приблизились, уже объединившись в одну колонну, я с удивлением отметил, что эта странная процессия состояла исключительно из женщин. Только по бокам отрядов шли мужчины с пиками и самострелами за плечами, но их я насчитал не больше пятнадцати человек. Женщины двигались какой-то пляшущей походкой и выли, подняв вверх к луне свои татуированные лица. На опушке «Священного Леса» они остановились и стали выстраиваться полукругом. Спрятавшись за деревьями, я имел возможность наблюдать все происходящее. Поразительно было то, что в шествии принимали участие женщины не только всех возрастов, но даже всех племен территории мои. А между тем вы должны иметь в виду, что каждое отдельное племя, каждый клан, даже каждая семья ведут чрезвычайно замкнутую жизнь. Но и реунги, и галонги, и елунги, и дуаны, и джиры, и сапуаны, – одним словом, все были здесь объединены. Только что-нибудь исключительное, из ряда вон выходящее могло их всех объединить. Надо вам сказать, что у каждого клана здесь есть по нескольку женщин, которых они называют чародейками, колдуньями. И вот, когда все выстроились, колдуньи заняли особые места, а все остальные смотрели на них с выражением такой покорности, такого страха, что признаюсь, меня самого охватила жуть ожидания какой-то мистической опасности.