God of War. Бог войны - Роберт Вардеман

Словно статуя из травертина, стоит он у самого края безымянной скалы. Жизнь утратила краски: он не видит алых татуировок на своем теле. Не чувствует и боли во вспоротых цепями запястьях. Его глаза черны, как штормовые воды гремящего внизу Эгейского моря, а лицо белее морской пены, что кипит среди острых камней.

Прах, отчаяние и колючий зимний дождь — вот благодарность богов за десять лет службы. Смерть близка; в холоде и одиночестве суждено ему встретить свой конец. Но сейчас хочется лишь одного: забыть.

Его называли Спартанским Призраком, Кулаком Ареса и любимцем Афины. Воином. Убийцей. Чудовищем. Все эти прозвища и справедливы, и нет. Все это о нем и не о нем одновременно. Его имя Кратос, и он знает, каковы настоящие чудовища.

На его руках навсегда остались мозоли не только от меча и спартанского копья, но и от клинков Хаоса, от трезубца Посейдона и даже от легендарной молнии самого Зевса. Теперь эти руки, которые отняли больше жизней, чем сделал вздохов их хозяин, безвольно повисли, горы некогда рельефных мускулов обмякли. Теперь эти руки безоружны, они больше никогда не сожмутся в кулаки, и единственное, что еще способны ощутить пальцы, — это кровь вперемешку с гноем, которая медленно сочится из разодранных запястий.

Руки Кратоса — настоящий символ его службы богам. Жестокий ветер треплет почерневшие лоскуты плоти, а на костях навсегда остались рубцы от цепей, соединявших его в одно целое с клинками Хаоса. Цепей больше нет — сорваны тем же богом, который однажды заключил Кратоса в эти оковы, превратив его в орудие олимпийцев.

Но служба закончена. Кандалы исчезли вместе с клинками. Исчезло все. То, что не отняла у Кратоса судьба, он отринул сам. Ни друзей — его боится и ненавидит весь мир, и ни одна живая душа не взглянет с любовью или хотя бы с привязанностью. Ни врагов — он убил всех до единого. Ни семьи — даже сейчас мысли о ней запрятаны в самый темный уголок его разума.

А как же боги, последнее прибежище потерянных душ?

Боги превратили его жизнь в посмешище, вылепили из него человека, быть которым долее он не в силах. Но сейчас, когда конец уже близок, даже ярость в нем утихла.

— Олимпийцы отреклись от меня.

Кратос подходит к самому обрыву, гравий из-под сандалий с шуршанием катится вниз. Между ним и острыми прибрежными скалами Эгейского моря лишь призрачная сеть грязных облаков, кружащих двумя стадиями ниже.

Сеть? Он качает головой: скорей уж саван.

Он сделал больше, чем мог бы сделать любой смертный. Он совершал подвиги, которые не под силу самим богам. Но ничто не изымет из памяти давнюю боль — от нее не скрыться. Страдание тела и помрачение ума, принесенные ею, стали ему единственными спутниками.

— Кончено, никакой надежды.

В этом мире ее не осталось, однако в пределах грозного царства Аид течет река Лета. Говорят, один глоток ее темной воды стирает память о прожитом, обрекает дух на вечные скитания без имени, без дома… без прошлого.

Мечта о забвении толкает Кратоса на последний, роковой шаг, он падает, разрывая собой облака. Прибрежные скалы вмиг вырастают и обретают четкость, словно взмывая навстречу, чтобы разбить вдребезги его жизнь.

Удар — и все, чем он был, что сделал и что сделали с ним, — все исчезает в одной сокрушительной вспышке мрака.

Перед зеркалом из полированной бронзы в полном боевом облачении стояла богиня Афина. Внимательно наблюдая за собственным отражением, она вложила в лук стрелу и медленно натянула тетиву, затем чуть приподняла правый локоть — малейшее искажение угла, и стрела пролетит мимо цели. Как и подобает богине-воительнице, Афина стремилась к совершенству во всем. Она натянула лук еще туже, чувствуя приятное напряжение в мышцах. Это обостряло чувства, открывало ей не только самое себя, но и все, что происходило вокруг. Полуоборот, контрольный взгляд в зеркало, небольшая корректировка позы — и Афина прицелилась в середину широкого гобелена на дальней стене, изображавшего падение Трои. Выскользнув из пальцев, стрела с безукоризненной точностью поразила вытканную фигуру Париса.

«Тоже мне герой!» — подумалось Афине.

Хорошо, что она выбрала не его. Риск был слишком велик, ведь, когда ее брат Арес вышел из повиновения, судьба Олимпа повисла на волоске. Интересно, а Кратос испытывал эти внезапные сомнения прямо перед тем, как стрела вырывалась из его лука? Колебался ли он? Афину вдруг охватила тревога: а ну как все интриги впустую и он только делал вид, что больше не служит Аресу?

Легкое дуновение заставило богиню обернуться. Золотой лук вновь застонал от натуги. Но затем Афина медленно опустила оружие.

На ее ложе, прямо на пурпурном покрывале, без тени стыда развалился полуобнаженный юноша удивительной красоты. Он шаловливо улыбался, нисколько не боясь стрелы, еще секунду назад направленной ему прямо в лоб.

— Я тоже рад тебя видеть, — произнес красавец. — Празднуешь победу? А знаешь, как сделать ее незабываемой? Сбросить оковы этой твоей вечной девственности. Ну что за мрачный взгляд, не будь такой неприступной! Давай исследуем новую территорию, забыв об условностях. Я по части исследований мастер, так что смогу открыть перед тобой неведомые доселе горизонты.

— Гермес, — сквозь зубы проговорила Афина, — разве я не запрещала тебе шпионить за мной в моих собственных покоях?

— Уверен, так оно и было, — лениво согласился посланник богов, елозя голой спиной по кровати и жмурясь от удовольствия. — Мм, хорошо! Как же чесалась спина, совсем замучился. Вообще-то, дражайшая сестрица, мне досаждает еще кое-что, и только ты способна помочь, что будет весьма справедливо, поскольку причина моих мучений именно ты.

— Неужели? — На мраморном лице Афины не дрогнул ни один мускул. — Может, почесать тебя мечом? — И с этими словами лук в ее руке превратился в жуткий зазубренный клинок.

Гермес откинулся на подушки, заложив руки за голову.

— Ну почему я вечно заглядываюсь на запретное! — с чувством воскликнул он, устремив взор в олимпийское небо, и вздохнул. — Такой жестокий удел должен быть уготован лишь смертным.