Остров - Ширли Рейн

Ночью я несколько раз просыпалась – малышка Кума то и дело принималась громко плакать. Между комнатами у нас нет дверей, только плотные занавески, и мне было слышно, как мама тут же вскакивала и долго носила ее на руках, негромко напевая. Это тихое, монотонное пение действовало на меня быстрее, чем на Куму. Проваливаясь в сон, я все еще слышала ее далекий, жалобный плач. Мама говорит, что изо всех ее шести детей Кума самая беспокойная.

Утро выдалось ясное, только дул небольшой ветерок. Со двора, оттуда, где над очагом установлен кухонный навес, в дом просачивались вкусные запахи – мама уже поставила варить на обед свиные ребрышки. Вчера отец зарезал свинью, а Королева Мэй всегда милостиво разрешает нам оставлять себе ребрышки с кусками мяса на них.

Перед завтраком отец прочел короткую благодарственную молитву и все принялись за еду. Отец, как обычно, с хмурым, недовольным видом ел за троих. Пит, тоже как обычно, отломил лишь кусочек сыра и, в основном, налегал на кофе. Он очень худой и часто жалуется на живот. Бабушка Нана говорила, что у него глисты, и поила какими-то настоями, но она вот уже три года как умерла. С тех пор Пит только тянется и тянется вверх, становясь с каждым годом все худее. Наши врачи смотрели его, но сказали, что на глисты это непохоже. По правде говоря, они вообще ничего у него не нашли. Сейчас у него самый трудный возраст, заявили они. Бывает. У одних прыщи, у других характер портится, а третьи вот… едят плохо. Подожди, успокаивали они маму, вот вырастет Пит, и все само собой образуется. Пока, правда, никаких изменений к лучшему не произошло, а ведь ему уже семнадцать лет. Мама за него переживает, конечно, но не знает, что делать, и просто старается всеми правдами и неправдами заставить Пита съесть побольше.

– Ну, что ты все ковыряешься? – сказала она и на этот раз. Знаешь же, что впереди у вас трудный день. Значит, нужно поесть как следует.

Пит с отцом собирались сегодня в лагуны на рыбную ловлю.

Вандер, как обычно, бросал под столом объедки Фути, нашему ручному крысу. Стараясь, чтобы отец ничего не заметил, он сидел смирно и уплетал за обе щеки.

– Па, а кто такие "коровы"? – вдруг ни с того, ни с сего спросил Блай с набитым ртом.

Он картавит, и у него это прозвучало как "кововы".

– Где ты слышал это слово? – спросил отец, строго глядя на него.

Блай, конечно, тут же смешался и испуганно посмотрел на маму. Может, подумал, что это нехорошее слово. Мама ободряюще улыбнулась ему.

– Не знаю… Не помню… Мальчишки говорили…

– Что они говорили? – продолжал допытываться отец, но выражение его сурового, неулыбчивого лица стало мягче.

– Они… Они двазнили меня… – с обидой сказал Блай. – Ты живный, как ковова, квичали они. И делали вот так. Он приставил к вискам вытянутые вверх указательные пальцы.

Отец покачал головой.

– Вот дурачье. Ни одной коровы и в глаза не видели, а туда же. С чего это они вообще о них вспомнили? – спросил он и перевел на меня хмурый взгляд.

– Вчера на Встрече Сали с женой показывали кукольную пьесу, и многие, зная об этом, взяли с собой ребятишек, – объяснила я. В этой пьесе корова спасла девочку от злой мачехи, которая…

– Понятно, – перебил меня отец и снова перевел взгляд на Блая. – Не обращай внимания на глупую болтовню, сынок. И, главное, не сердись на мальчишек. Ты же знаешь, что сердиться нехорошо, верно? – Блай закивал. – Королеве Мэй это может не понравится. А корова – это…

Блай, действительно, у нас толстячок, но, по-моему, больше похож на поросенка. И он единственный в нашей семье, кто все забывает и путает. У него плохая память. Когда ему было годика три, он однажды удрал из дома, сумел каким-то образом забраться на высокую скалу, упал с нее и сильно ударился головой. Эта скала с тех пор так и называется – скала Блая. Когда его нашли, он лежал без сознания, долго болел, а после стал вот такой, беспамятный. Просто не представляю, как он будет заучивать свою родословную. Вчера я тоже брала его с собой на Встречу. Мало того, что он смотрел пьесу, так потом еще и старая Найда интересно и подробно рассказывала нам о коровах. Но Блай, конечно, уже ничего не помнил. У него очень быстро рассеивается внимание, и тогда он просто перестает воспринимать то, что творится вокруг. Под конец вчера на Встрече он вообще заснул у меня на руках.

Отец терпеливо объяснял ему, кто такие коровы. Малыш слушал, открыв рот.

Когда мы уже заканчивали завтрак, раздались три глухих удара в потолок. Отец нахмурился, на лице мамы мгновенно появилось тревожное выражение.

– Иди ты, – сказала она Питу.

Тот ушел, а мы стали быстро доедать.

– Вдруг Королеве Мэй не понравилась наша свинья? – спросила мама.

Она боится Королеву Мэй до дрожи и ничего с этим не может поделать – с тех пор, как та съела маленького Янга за то, что он забрался в ее комнату и порвал паутину. Мама тогда все порывалась пойти к Королеве и на коленях умолять ее пощадить малыша, еле мы ее удержали. А то, очень может быть, и ее постигла бы участь братика. Королева, конечно, осталась непреклонна. Думаю, это не потому, что она жестока. Она не жестока и не добра – она справедлива. Каждое ее слово – закон, а закон должен соблюдаться неукоснительно, иначе это уже не закон. Тем, кто так и поступает, Королева никогда не причинит никакого вреда.

Правда, не все зависит от нас. Иногда можно преступить закон невольно, совершенно не желая этого. Ну, значит, такова уж твоя судьба.

– Почему это? – проворчал отец. Отличная свинья, молодая, в меру жирная. Как раз такая, как любит Королева. Перестань, Тина. Нечего паниковать раньше времени.

Пит очень быстро затопал по лестнице вниз. В руках он держал пустую корзину, в которой отец вчера относил наверх свинью.

– Королева хочет видеть Марту. Все взгляды обратились на меня. Ну, что ты сидишь? Иди, – все тем же испуганным голосом сказала мама, прижимая к себе Куму.

– Ты ничего не нарушила?.. – спросил отец.

Я пожала плечами.