Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию - Джонатан Эйг Страница 44

«Ей вообще не следовало рожать никого из нас», – сказала Мерсье.

• • •

Психиатрической больнице было более ста лет. Она выглядела средневековой крепостью, сложенной из камней по четыре квадратных фута каждый, отливающих на закате кроваво-красным. На три этажа выше здания поднималась гигантская колокольня. Окна закрывали железные решетки. Посетители, миновав огромные железные ворота, ехали извилистым путем мимо изогнутых деревьев, мимо домов старших сотрудников и вверх по крутому холму, поднимаясь к барочному зданию администрации. К главному входу вела внушительная лестница. По обе стороны главного здания располагались два крыла – одно для мужчин, другое для женщин. У каждого крыла было сзади крыло поменьше, а у того – еще одно. Архитектура столь же безумная, как у бесконечных лабиринтов сознания.

В тысяча девятьсот двадцать седьмом году Катарина Мак-Кормик основала в Гарварде Нейроэндокринный исследовательский фонд для финансирования исследований, которые, как она надеялась, приведут к изобретению лекарства против серьезного психического расстройства ее мужа. Гарвард на деньги Мак-Кормик провел исследование на пациентах вустерской психиатрической больницы, а занимался там этим проектом Хадсон Хоагленд. Законов, запрещавших ставить научные опыты на душевнобольных, еще не было, поэтому, когда Хоагленд и Пинкус годы спустя основывали свой фонд в Шрусбери, местную больницу они воспринимали как удобный ресурс. Эксперименты проводились там так часто, что фонд содержал отдельную лабораторию в главном здании, и в ней ученые работали круглый год.

К пятидесятым годам в больнице жили три тысячи пациентов и работала тысяча сотрудников (хотя врачей среди них было всего около тридцати). Во главе стоял выпускник Гарварда, огромный толстяк доктор Бордуэлл Флауэр. За глаза подчиненные называли его «доктор Фартуэлл Блоуэр» ^[36]. Еда была так плоха, что пациентов дальних палат, получавших очень мало солнца, часто приходилось лечить от цинги. Посетителя встречала вонь экскрементов и дезинфекции. За сотней пациентов приглядывала единственная медсестра или надзиратель. Охрана велась небрежно. Власти хвастались, что редко ограничивают пациентов, но иногда мягкость выходила им боком. В сорок третьем году один пациент обезглавил другого. Не так уж редко подопечные связывали врача или медсестру, затыкали им рот кляпом и уходили из больницы. В середине пятидесятых доктора начали экспериментировать с хлорпромазином для лечения шизофрении, но в основном все еще полагались на шоковую терапию, лоботомию и транквилизаторы-барбитураты. Лечение психических расстройств оставалось трудной и неточной наукой, и наблюдать этот процесс постороннему человеку было неприятно. Доктор Енох Кэллоуэй вспоминал, что одна пациентка с лоботомией работала горничной. Однажды, когда доктор и его жена ненадолго уединились в одной из квартир госпиталя – ее называли «номер для новобрачных», – эта пациентка зашла и попыталась сменить простыни на все еще занятой кровати. Но большинство событий были не так забавны. Доктор Кэллоуэй видел «палаты-склады», под завязку набитые «пациентами, которым никакие наши усилия не помогали». С одной стороны, говорил он, это была образцовая психиатрическая больница. С другой – дурдом в худшем понимании этого слова.

Возможность ставить опыты на пациентах психиатрической больницы Пинкус получил без труда. Никакого разрешения опекунов не требовалось. Могло показаться, что доктор Флауэр был только рад лишним врачам в своей необъятной больнице. Помогли, конечно, и предложенные Мак-Кормик деньги на ремонт в обмен на содействие в исследовании прогестерона. И врачи начали давать прогестерон и эстроген в разных дозах пациенткам с паранойей, шизофренией, меланхолией, биполярным расстройством, хроническим алкоголизмом, болезнью Альцгеймера, болезнью Пика и так далее.

Не у всех, однако, пациенток вустерской психиатрической больницы болезни были хроническими. Как и вся страна, психиатрические больницы испытывали резкий рост количества пациентов. Мрачный юмор истории заключается в том, что многим из женщин, добровольно приходивших туда, как раз лучше всего помогло бы оральное противозачаточное вроде того, что испытывал Пинкус. Они страдали тревожностью или депрессией, а причиной их были бесконечная череда беременностей или непосильные заботы об огромной семье. У некоторых даже не было психических заболеваний – просто они не выдерживали жестокости мужей или невыносимых домашних условий. Больные с легкими формами психических расстройств получали утешение, отдых и барбитураты. Более серьезные случаи, в том числе женщин вроде Флоренс Кувелиотис, лечили электрошоком, инсулиновым шоком и лоботомией. Хронических больных, лечение которых не давало видимых результатов, постепенно перемещали на этажи повыше и в корпуса подальше, до тех пор, пока они не оказывались на втором-третьем этаже третьего крыла, в «задних палатах», по выражению сотрудников. Буквально «с глаз долой – из сердца вон». Жительницам задних палат выдавали «суровые платья» – одежду из тяжелой серо-синей холстины, – дополнительно подшитые по кайме подола, рукавов и ворота. Поясов или завязок не было. Волосы у всех были подстрижены по плечи. «Поскольку эффективных и безопасных успокоительных у нас не было, – писал доктор Кэллоуэй, – большинство из них слонялось туда-сюда в бесцельном возбуждении, испражняясь и мочась, где застанет позыв». Многие ходили нечесаными, недоедали. Некоторые кидались на охранников и соседок по палате, кусаясь, царапаясь и выдирая себе волосы от злости. В ежегодном отчете об одной из пациенток «задних палат» доктор Кэллоуэй писал: «Я невольно представлял себе ее в молодости: полную надежд на будущее, и в страшном сне присниться не может медленная смерть на складе сломанных мозгов».

«Задние палаты» были собранием несчастнейших человеческих существ на земле, а заодно – почти неисчерпаемым источником подопытных для исследований вроде того, что планировал Пинкус.

«Мы могли проводить эксперименты, о которых сейчас и подумать нельзя, – вспоминал Кэллоуэй. – Разрешения пациента никто не спрашивал. Надзора тоже никакого. Мы как-то раз дали амфетамины шизофреникам. Я сказал: “Джон, ты не против, если я дам тебе попробовать и посмотрю, что с тобой будет?” А он ответил: “Конечно, док”. Амфетамины им только разговорчивости прибавили».

И хотя пациенты были доступны и в основном сотрудничали, идеальными испытуемыми их сложно было назвать. Так ужасны были условия в больнице, что команда ученых Пинкуса боялась за собственную безопасность. Осталась отправленная ими записка, озаглавленная: «ТЕМА: ОБЩИЕ ЛАБОРАТОРНЫЕ УСЛОВИЯ».

Хотим уведомить директоров, что рабочие условия в этих лабораториях после десяти часов вечера, когда заканчивается ночной обход, небезопасны. Пациенты могут легко проникнуть в лаборатории, даже когда все двери заперты. Некоторые технические сотрудники работают по ночам, и нам, ответственным за их безопасность, кажется, что требуются указания, направленные на обеспечение необходимых для работы условий.

Пинкусу удалось провести первые испытания прогестерона на шестнадцати женщинах – у всех был диагностирован психоз. Также он дал гормон шестнадцати мужчинам, чтобы посмотреть, как это отразится на их стерильности, – и заодно проверил, не поможет ли им препарат и от психического расстройства.